Аркадий АРШИНОВ
ЕЩЕ
БЛИЗКОЕ, УЖЕ ДАЛЕКОЕ
...и получилось в
сумме...
* * *
Безветренно, темно, безлюдно
И одиноко обоюдно.
Вы – там, я – здесь. И это странно,
Как пустота на дне стакана.
Невольник радиоволны,
Эфира утомленный пленник,
Чем ваши помыслы полны,
Мой неизвестный современник?
Не спеть ли вам, как я в тиши,
Устало вперясь взглядом в стену,
Как мышь грызу карандаши,
Чтоб слово стало непременным?
Не спеть ли вам ночных дорог,
Истоптанных не сапогами?
Не показать ли утлый гроб,
Плывущий между берегами?
В том гробе – я. Не сед и прям,
Бесстрастно небо наблюдаю.
Не спеть ли, проще говоря,
Себя – от края и до края?!
Велосипед
На атмосферных фронтах
Передышка.
Вышел в коротких штанах
Мальчишка.
Стало сухо опять,
Велосипедно –
Никель руля бликует
Победно!
Каждая кочка –
трамплин
Полетный!
Срезан в педали клин
Бессчетный…
Стонет каретка железно –
Круто –
Два оборота уже
Прокрутка.
Так бы и гнал дотемна,
Веселый…
Только уже три дня
Как школа.
* * *
Вполне научная гипотеза,
Что не рождаются детьми.
Ведь родила же Богородица
Простого Господа Земли!
И дети все богами родятся
И чудеса у них в горсти.
И в каждом детском слове водится
Прощенье нашему пути.
* * *
Старый да малый –
Рупь да полушка.
Галстук свой алый
Прячь под подушку!
Утром туманным
Глянь из окошка –
Два наркомана
Делят “дорожку”.
Все не такое
Ночью в дозоре:
Дернешь рукою –
Очередь вторит…
Грачи
Стада чернявых носачей
Взлохматили дождливость выси:
Поднялись, крыши высочей,
на миг, поднятые, зависли
и – дали к югу стрекачей.
А мы – остались. Наша
блажь –
палить дрова, чтоб печка выла,
ждать Новый год, рядить сосну,
а после умолять Весну,
чтоб по небу согласно плыло,
железной крыши высочей,
чернявых стадо носачей.
* * *
Какие дни. То томные, то мутные.
То главные, а то сиюминутные.
И медленными листьями полно
Слепых небес тончайшее сукно.
И все уже прекрасно-безнадежно.
Вот так порой бросают быстрый, нежный
Красавицы свой взгляд полузнакомым,
чтоб им потом кружиться, невесомым,
как медленные листья в темноте…
Деревья обвыкают наготе.
* * *
Сейчас устроится мороз.
Тих будет он и повсеместен.
И на небо не хватит лестниц
Забраться, коли ты тверез.
Березы станут мне в окно
Качать упругими ветвями,
Мол, приходи, померзни с нами,
Раз смерть и жизнь – все равно!
Но я, свой стыд прикрывши шторой,
Уткнусь в листок, чтоб немо петь
О той Единственной, которой
Дойти, конечно, не успеть.
* * *
Весна. Деревья. Циолковский.
И звездами дырява ночь.
И, кажется, не лгал нам Шкловский,
Что всех миров не превозмочь.
Коты на ветках и на крышах,
И псы гурьбой на пустырях.
А мысли, ловкие как мыши,
И - что замки им на дверях?!
По стенам тени ткут узоры –
Калейдоскопное панно.
Как жаль, что мы
проснемся скоро –
Будильник. То-то и оно.
* * *
Весеннее слепое солнце.
Под снегом грязь как антрацит.
Табачный дым свивает в кольца
Цивилизации наймит.
Он (я) все курит у окошка,
Распознавая, вдруг, за ним,
Как голубя мышкует кошка,
А тот, голубкою томим,
Свой зоб геройски раздувает –
Гаер и франт, и все при нем!..
Чего на свете не бывает
Таким слепым, весенним днем.
* * *
1.
Стоят на поле валуны
Как часовые тишины.
Мы стать мечтаем валунами
Но жизнь, понятно, шутит с нами.
2.
Товарищи по пьяной лавочке
Украли все стихи из налвочки
И продают их за свои!
И пьют игристое Аи…
3.
Всему есть место на земле
И время есть всему:
Грызем друг дружку вместе мы,
Но мрём – по одному.
* * *
Как-то раз, в цветенье лета,
Между яблонь и рябин,
Отказавшись от минета,
Тихий Пушкин шел один.
Он, почти не отдыхая,
подпоясанный ломом,
шел и пел о мордыхае,
что скупил Расею-дом.
Перешел Яик бурливый –
Так устал, что спал с лица;
Отдых принял торопливый
У Ипатьева-купца.
Вышел к озеру-Байкалу -
Переправился за так.
Океану-аксакалу
Вот уж кажет он кулак.
И поплыл! И не видали!
Что им, барам-господам!?
А теперь дают медали
Тем, где шел он, городам.
* * *
Люблю муду в конце июня,
чтоб вдруг не в шутку занемочь
и словно полоумный бунин
иметь словесность, будто дочь.
Рыдать люблю в
полночный август,
считая слёзами звезды
и тыкать веточкою в анус,
чтоб укротить поток воды.
Но более всего, в сентябрь,
который рифмою брюхат,
люблю трясти ветвища яблонь –
душой и головой сохат.
Капитаны
Ползут по небу пароходы,
Колесами ломая птиц.
Крылатые кромсают взводы
Блестящие секиры спиц.
А капитаны курят
“кэпстен”.
В обход коварных облаков
Проложен курс. Они не делят
птиц на друзей и на врагов.
Поколение
Утайкою, стайками
По уголкам кирпичным,
А после – тяжелыми гальками
Кидали по электричкам.
Выросли, кто не умер.
Разъехались, кто не здесь.
И получилось, в сумме,
Те, кто мы есть.
* * *
Все мои дневники –
Всё мои двойники
С аберрацией поведения –
Мыслью лазерного наведения
На людей, что были близки.
Быть простым не с
руки?
Сложным быть – отвратительно!
Ибо, все относительно:
Типа, встав у реки,
Изгибаться просительно –
Прежней чтобы она
Вилась. Чья тут вина?
Памяти нужники.
Будних дней рудники.
Вышиты рушники
хлебом-солью тоски.
До черты, до доски,
до последнего вздоха
не поверю, что плохо
вел свои дневники.
* * *
Я старательно делаю годы.
Сколько их за сутулой спиной.
Сколько пустопорожней породы
Терриконами встало за мной.
Сколько рук я пожал, не вдаваясь
В то, что кое-чего – не отмыть.
Выводила, однако, Кривая,
Заставляла Горбатая жить.
Это как на холме невысоком
Сесть на камень и, глядя кругом,
Точно вспомнить немногие строки,
Что придуманы, в общем, бегом.
И понять, и шагнуть торопливо –
Тень моя все длинней впереди –
Чтоб не билась надежда стыдливо
Вместо сердца в груди.
марш “Прощанье
славянки”
* * *
Ты принесешь мне кофе в
постель,
когда я прямой и бледный,
как полотно,
буду ждать конца
в какой-нибудь клинике
для заболевших неизлечимой
формой Любви?
Ты оботрешь мне пот
со лба
холодным, влажным платком,
от которого будет пахнуть
твоими духами,
что, безусловно,
ускорит агонию.
Да. Ты сделаешь это,
потому что мы отвечаем за тех,
кого приручили.
Жолтые стены.
Узкая койка.
Твой аромат.
И
марш “Прощанье славянки”.
* * *
Я в далеком медвежьем углу
полупьяным топчан свой облаплю.
Бред мой трезв, он подобен колу –
ясно вижу красавицу-цаплю.
С шумом вывалюсь прочь
на простор –
Час полуночный, звезды что спицы –
Сердце бьет как об плаху топор:
Ясно вижу красавицу-птицу.
Крик мой долгий умрет над рекой,
опустеет, опустится тело.
Нет, не ловится счастье рукой.
Ты легко от меня улетела…
* * *
Я слышал, ты уехала в Париж,
чтоб приводить французов в исступленье,
чтоб мучило их сладкое томленье
среди монмартрских черепичных крыш.
Я слышал, ты уехала в
Лондон,
чтоб изучать туманы Альбиона,
чтобы вплести в Биг Бена бой и звоны
горячечный, ночной, любовный стон.
Я слышал – нынче редко ты в стране,
в том маленьком, нелепом городишке,
где ты со мной играла в кошки-мышки,
но приходила изредка ко мне.
Я слышал, что я тоже стартовал –
сгорел в осеннем небе без остатка!
От ранки остается только ватка –
слегка в крови. И, значит, жизнь права.
* * *
Ночь. Улицы пусты и ветрены.
Опавшие листья танцуют вальс.
Мне нравится, что Вы уверены,
что я могу прожить без Вас.
Ночь. Фонари вовсю
волшебствуют,
играя светом в темноте
и призраки неспешно шествуют
по этой странной пустоте.
Ночь. Я болею Вами, милая,
и чем бессрочней, тем больней.
Вдали взмахнула птица крыльями
и полетела не ко мне.
* * *
У деревьев есть ветви.
У ветвей есть птицы.
У птиц есть небо.
У неба есть звезды.
У звезд есть Космос.
У Космоса – вечность.
У меня нет Тебя.
Ветер
Легкий ветер, теплый ветер,
расскажи мне, где она,
как она живет на свете
в дин, когда она одна?
Имя чье ласкают губы,
руки чьих стремятся плеч?
Не ведет ли кто-то грубый
вслух о ней дурную речь?
Расскажи мне, как ей спится,
лёгко тело облетя...
Мы во сне, моя царица,
вместе, волосы сплетя.
* * *
Где под тамариском
скачут обезьяны,
где любовь без риска,
души без изъяна,
где за тонкой шторой
на столе цветы...
Где тот южный город
где живешь не ты?
* * *
У моей красавицы тонкая талия.
Ах, где ты, сапожок-Италия?!
Почему мы не там, моя красавица?
Впрочем, и здесь нам любить нравится!
Мы губы губами берем
без спроса,
чтобы не было чем задавать вопросы.
Все ответы тела придумают сами –
сливая волосы с волосами,
свивая руки, сплетая ноги,
измеряя время толчками плоти.
Кто сказал, что небо не здесь и боги –
это не мы?! Пусть язык проглотит!
* * *
Все видимо просто,
как черт побери.
с поправкой на возраст
пора быть вдали
от сильных эмоций
и стильных красавиц,
всему, что не пьётся –
показывать палец,
тот самый, который...
И тихо стареть.
И как-то, не скоро,
совсем умереть.
Но, нет. Я теку
между пальцев по телу!
Не то чтоб я смелый,
не то чтоб умелый:
я просто – стихи,
а стихи – это губы,
которые любят,
которыми любят.
* * *
Ночь без твоего звонка.
Жизнь что ниточка тонка.
Знаю, знаю – не с руки
нынче поздние звонки.
Ты права. А я - не прав.
Лягу, ноги подобрав.
Скрючусь тихий, никакой,
с пустотою под рукой.
И слеплю из пустоты
дорогое слово “Ты”.
* * *
А дождь все лил,
а листья все летели...
Я их солил
все долгие недели,
чтоб было чем
душе прожить зимою.
Я глух и нем
и руки с мылом мою.
* * *
Странная ты моя птица.
У птицы разные лица –
смеется она или злится,
на воле или в столице.
У птицы лукавый
взгляд.
Глаза то ранят, то лечат,
то любят. А то – как свечи –
бестрепетно-ясно горят.
У птицы крылья легки –
взрезают они пространство:
в них таинство непостоянства –
причудливый бег реки.
Есть я у птицы моей.
Хоть с неба почти незаметен.
Но я все же есть на свете,
покуда я нужен ей.
* * *
Так в полутьме
пальцы, расплетаясь, белеют
и исчезают.
Так о тебе
мысли болеют
и тают.
Так и во сне
вижу тебя снова
и больно!
Что-то во мне
рушится
многоствольно.
Судорогой
искорежен, как спрут
выброшенный на берег.
А над дорогой
месяц, как брошь
истерик.
Полно уж!
Ты прости, что люблю тебя,
оглашенный...
Пустоши
выкричусь
перевитыми жилами шеи.
* * *
Я думал, я - твое зеркало!
А оказалось – рама.
Я думал, я – твоя песня.
А оказалось – реклама.
Строку где “покой и
воля”
ты выучила легко...
Поле ты, русское поле –
пойду по тебе далеко!
Давно ты меня не знало –
шагов моих нервный шорох.
Ну, вот и снова начало
и над горизонтом всполох.
Хочешь – кружись птицей –
стервятником или птахой:
ветер меняет лица.
И кто там кружит над плахой –
кату не суть важно,
а жертве уже не успеть.
Ты прости, что отважился
песню тебе спеть.
* * *
Когда-нибудь, когда деревья
станут
большими как горя,
когда твой дом будет
пронзать облака,
ранним осенним утром, отпирая
замки и запоры
дрогнет твоя рука.
Отчего? Ведь никто не
стучал
очень тихо, но внятно
и за дверью никто не стоит,
потому что не может стоять.
- Он не может! – подумаешь. –
Впрочем, конечно, занятно...
- Неужели опять?!
Никого, разумеется. Только...
Да что же такое?
Лист бумаги,
сложенный in quarto,
и воздух лучист.
Подхватить, развернуть,
зло надеясь на что-то другое!
Просто лист. Чистый лист.
|