Теперь я в ином мире, нежели тот, о котором я хочу тут поведать. В том мире я не владел второй сигнальной системой, и потому не мог выразить свои чувства, используя эту систему. Я только мог смотреть в глаза, прыгать на грудь, тереться об ноги и прочее. Теперь меня там нет. Там нет моих глаз. Предполагаю сильно и даже уверен, что Хозяин помнит обо мне и скучает. Доказательство тому – этот текст.
Можно усмотреть здесь некое противоречие. Ниже я подвергаю критике тот мир, в том числе и за то, что в нем существа (люди) наделены второй сигнальной системой. В то же время, сие послание обнародовано как раз с использованием второй сигнальной системы. Я вынужден это делать, иначе, как таким способом я не могу направить его в тот мир. Сама по себе вторая сигнальная система неплоха.
О, мы не простые зверьки. Мы живем рядом с человеком! Неясно, стали мы на него похожими оттого, что живем рядом с ним, или же он и приручил нас потому, что мы похожи на него. Утверждают, что нас приручили в Древнем Египте. Человек - венец творения, так, кажется. С этим согласны и те, кто верит в существование более высокого разума, и те, кто это отрицает. Лично я это отрицаю. По всей видимости, такого же мнения и мой Хозяин. По крайней мере, для нас с ним Высший Разум молчит. Тот мир, где я был, и про который хочу поведать, в общем, если смотреть свернутое сальдо, напрочь лишен признаков разумности и хоть какого-то смысла. Все же люди и звери и растения живут так, как будто этот смысл есть. Это избитая истина, общее место, знаю, но без него нельзя.
Еще немного про нас, и пора уже приступать к своему повествованию. Кроме нашего вида, есть еще один вид, который близок к человеку и живет с ним рядом. В качестве объектов любви иногда выступают и другие тварюшки, помельче, но это ерунда, это не в счет. Особенностью и нашей, и этого другого вида является то, что люди не употребляют нас в пищу. Это первое. Это о чем-то ведь говорит, не так ли? Они всех жрут, но только не нас. Бывают, конечно, и исключения. (Я как раз и стал жертвой такого исключения.) Люди тоже иногда едят друг друга в прямом смысле, но все же это не правило.
Что нас объединяет с этим другим видом зверей, так это, наверно, глаза. Это второе. А третье – какие-то зачатки души. Так говорят иногда про нас люди, но у нас не зачатки, у нас тоже есть души. Хотя, по мнению некоторых, это иллюзия, создаваемая нашими глазами. Не знаю про глаза этого другого вида, но вот про наши даже писали великие:

И даже так:

Его зрачков огонь зеленый
Моим сознаньем овладел,
Я отвернуться захотел,
Но замечаю удивленно,
Что сам вовнутрь себя глядел,
Что в пристальности глаз зеркальных,
Опаловых и вертикальных
Читаю собственный удел.

Даже верящие в существование Высшего Разума, главным творением которого якобы является человек, признают за нами некий особый статус. Однажды мой Хозяин прочел в каком-то клерикальном издании ответы на вопросы одного высокопоставленного посредника между людьми и Высшим Разумом. Некая дама спрашивала его: вот мой семилетний сын спросил меня, можно ли ему молиться за кошку? На что высокая духовная особа снисходительно ответила: да, можно, ведь кошка – тоже творение божие… ну и так далее, какая-то чушь.
Хозяину я был подарен одной дамой. Дама обитала в учреждении, где и жила моя мать. Она постоянно совокуплялась с котами и одаривала это учреждение детенышами. И дамы из этой конторы всегда умудрялись кому-то раздать их, а не топить в ведре, как это делают другие дамы. Потом они соблазняли других взять детенышей моей матери, и говорили при этом, что они получают от старых владельцев исключительно положительные отзывы. Мой хозяин вообще любил наше племя, и потому этой самой даме не составило особого труда уговорить его на безвозмездное приобретение моей скромной персоны. Дама, которую звали Елена Михайловна, еще, когда моя мать была беременна мною и моими братьями и сестрами, так прямо и заявила Хозяину: вот как только родятся и чуть подрастут, то один ваш. Хозяин вроде колебался сначала. У него давно не водились домашние зверьки. Иногда мои соплеменники оказывались возле его калитки и жалобно мяукали. Но он скрепя сердце прогонял их. Он не хотел ни к кому привыкать, даже к домашним зверькам. Это я понял потом. Он имел склонность привыкать к кому-то или к чему-то, и потом страдал от неизбежной утраты. И однажды он сказал себе: не надо ни к кому привыкать. Это уважительная причина, да. Итак, он колебался. Но по натуре был человеком мягким, его не стоило большого труда уговорить. Я родился и жил в хорошей атмосфере. Мою мать все любили и хорошо кормили, к тому же в подвале учреждения водились мыши, так что молока у нее было в избытке. Прошло некоторое время, мы подросли и уже могли питаться другим кормом. Пришло время раздач и расставаний. Уже трое моих братьев и сестер навсегда расстались с матерью, нас осталось двое. К Елене Михайловне пришел по делу мой будущий Хозяин. И она вспомнила про меня. То есть, именно обо мне речи не было, речь шла вообще о детеныше. Будущий мой Хозяин улыбнулся и сказал: ну ладно, где они, надо же выбрать. В кабинет к Елене Михайловне принесли меня и мою сестру. Сестра играла посреди комнаты, я же залез за холодильник. Сестру мой будущий Хозяин решительно отверг по причине ее пола и окраски – она была вся в мать – двухцветная. А я ему сразу понравился. Я был серый с не очень явно выраженными полосками. Хотя нет, на морде и груди полоски были вполне четкие. А пузечко у меня было бледно-серое с темно-серыми пятнышками. Хозяин сказал: беру! И улыбнулся. Он сказал: я так и назову его – Серый.

Меня запихали в какой-то пакет, завязали его так, чтобы одна морда была наружу, и отдали Хозяину. С матерью я не прощался, так как у нас это не принято, наша порода таких сантиментов не знает. Хозяин сунул меня за пазуху и пошел домой. Была зима. Земля была покрыта белым. Это был снег. Было холодно, но за пазухой у Хозяина было тепло. Я сразу полюбил запах Хозяина. Я сразу почувствовал, что он хороший.
Он принес меня домой и выпустил из пакета. Еще там была Старуха. Мое появление она восприняла без особого энтузиазма. Мне было интересно в новом месте. Хозяин сразу покормил меня. По этому случаю он купил специальный корм. Потом он часто баловал меня всякими вкусностями. В общем, мне дико повезло в этой жизни, хотя потом и было много всяких трудностей. И конец мой был ужасен, по меркам того мира, но про него еще никто не знал.
Помимо кормежки, была еще и проблема туалета. Что делать, это было неизбежно в том мире. Хозяин не знал, что моя мать прекрасно нас воспитала в этом плане. Мы вообще в этом смысле исключительные создания: ни одно животное в мире не закапывает свои экскременты, как это делаем мы. Про другой вид зверей, которые живут рядом с человеком, много хвалебных отзывов, и некоторые утверждают даже, что они умнее нас. Но я так не думаю, и так же точно считал и Хозяин. Эти другие много гавкают попусту, и никогда не закапывают свои экскременты, за что я их глубоко презираю. Ладно, пусть их сидят в своих ошейниках. Так вот, о туалете. Хозяин посчитал, что у меня не хватит ума проситься наружу, да к тому же, снега была мало, а почва мерзлая. Экскременты хорошо закапывать весной и летом, а зимой это целая проблема. Поэтому Хозяин взял какой-то ящик, нарезал туда мелко бумаги, и периодически сажал меня туда. Но я все понял с первого же раза, и аккуратно оправлялся именно туда. Ни разу я не нагадил в доме! Хотя нет, вру. Однажды так получилось, что Хозяин, не заметив меня, ушел, закрыв дверь, а я остался в коридоре. Ящика там не было, и, когда мне очень захотелось покакать, я это сделал прямо там, на полу. Инстинктивно я пытался закопать, и тщетно шкрябал лапкой по линолеуму. Но, к счастью, все обошлось. Хозяин лишь улыбнулся, увидев сделанное мною, взял совок и выкинул.
Между прочим, закапывание экскрементов роднит нас с людьми. Ведь они тоже тщательно скрывают любые свои проявления физиологии. Они делают это почти всегда за закрытыми дверями. Они, как и мы, чувствуют всю унизительность физиологии.

Продолжалась зима. Я быстро подрастал. Хозяин часто играл со мной. Конечно, мы спали вместе. Я лежал у него в ногах. Иногда я просыпался раньше, чем он, но не вставал, а дожидался, когда проснется он. Когда он просыпался, я слегка привставал, смотрел в его сторону. Потом я шел поближе и клал передние лапы ему на бедро и смотрел на него, прямо в глаза. Он говорил мне что-то ласковое, тогда я смело залазил на него, шел до самой груди, и там ложился, вытянув шею и закрыв глаза. О, как я любил эти моменты.
Когда я был еще совсем маленький, я подбегал к Хозяину, запрыгивал ему на ногу и быстро взбирался по нему, как по дереву, почти к самому лицу, смешно отталкиваясь задними лапами. Он смеялся и говорил, что никогда такого не видел. Иногда я выбегал за ним и на улицу, но там было холодно. И я снова взбирался по ноге Хозяина вверх, залезал под куртку до самого ворота, откуда высовывал морду. Я знал, что там тепло и запах Хозяина. Я любил его!
Но меня невзлюбила Старуха. Она часто говорила: ну какой с него толк, какая польза? Когда я оставался с ней один, я старался не попадаться ей на глаза. Но все равно иногда увлекался игрой и забывал про нее. На столе в вазе стояли сухие цветы причудливой формы, и мне захотелось с ними поиграть. Я стал прыгать, хотел лапой их задеть, но это не получалось. Тогда я запрыгнул на стол, повалил вазу и распотрошил все эти сухоцветы. Я тогда был еще маленький и глупый. Старуха, заслышав мою возню и увидев все это, решила удушить меня. Она нашла какую-то бечевку и накинула мне на шею. Но, по счастью, мне удалось вырваться и спрятаться под диван. Дотянуться туда Старуха не могла. Там я и просидел до прихода Хозяина. Я чувствовал себя виноватым. Но Хозяин, как всегда, только улыбнулся, сказав нечто вроде: ну, разбойник, ну, паршивец. Никаких санкций не последовало.

Все же Старуха круто насолила мне. Однажды она со всей силы прижала меня дверью и поломала мне левую заднюю лапу, большую бедренную кость. Но я не умел пожаловаться и рассказать, как мне плохо и больно, ведь я же не умел говорить. Я просто лежал неподвижно, закрыв глаза. Когда Хозяин пытался приласкать меня или взять на руки, я тихо мяукал с отчаянием и болью в голосе. Он понял: что-то неладно со мной. Он не трогал меня, но часто подходил и смотрел на меня. А мне становилось все хуже и хуже. Если бы я знал тогда, что такое смерть, я бы непременно вообразил, что вот-вот умру. Хозяин, знаю, всерьез уже вознамерился отвезти меня к ветеринару. Но мы порода живучая. Через несколько дней мне стало лучше, кость стала потихоньку срастаться. Но еще одна напасть: у меня начался остеомиелит. Кость и мякоть вокруг стали загнаиваться, гной прорывался то с наружной стороны бедра, то с внутренней. Хозяин пытался лечить меня, он мазал раны какой-то мазью. Мне было очень плохо. Рана затягивалась долго. Но нет худа без добра: ощущение боли пошло мне на пользу, я почти привык к ней, и она меня не страшила. Потом мне это понадобилось.
Поздней осенью и зимой я запрыгивал к окну, стучался лапой и говорил: пустите меня. Хозяин знал уже по звукам, что это я, но все равно каждый раз отодвигал занавеску, чтобы увидеть меня, стоящего на задних лапах на подоконнике, и улыбался. А потом Хозяин куда-то переехал. Уже была зима. Он закрыл меня в доме, как в тюрьме, оставив пищу и воду, и место для туалета с песком. Это было ужасно, но теперь я его понимаю: он считал более неприемлемым для меня и себя оставить меня на холоде без пищи и тепла. Но тогда я этого, в общем, не понимал. Хозяин появлялся в доме через дня три-четыре. Собственно говоря, он и приходил только ради меня. Иногда мне делалось очень тоскливо, я подходил к двери и пытался ее открыть, но бесполезно. Я иногда плакал в голос от этой тоски, и однажды совсем охрип. Я не мог тогда понять причины моего заточения. Все бы ничего, но я был уже взрослым, инстинкт требовал всякого разного, например, общения с самками. Все же я продолжал любить Хозяина, и, когда он начинал открывать дверь ключом, я просто бывал вне себя от радости. Он заходил, садился на диван, я запрыгивал к нему на грудь и прижимался к шее. И мы оба замирали от нашего маленького счастья. Так продолжалось несколько месяцев, а потом наступила весна, и конец моему заточению. Хозяин стал приходить чаще, и теперь оставлял меня на улице. Я радовался солнцу и лужицам из растаявшего снега и льда, я бегал по двору как сумасшедший, я облазил все деревья до самых верхушек.

Я так много пишу о своем детстве и юности… Это естественно, там время шло медленнее, казалось, что его много. Потом все ускоряется, измельчается. Ничего, далее я буду краток. Настоящее, истинное не требует многословия.

Прошло лето, а потом зима, потом снова наступило лето. И что-то произошло со мной. Я перестал радоваться жизни. Наверно, это потому, что я повзрослел. А еще вот что. Я понял отрицательную роль материальности того мира. Она-то и является источником страданий. Это только в детстве она кажется источником наслаждений. Но детский ум – незрелый, результаты его умозаключений не имеют никакого метафизического значения. Не могу обозначить тот момент, когда мне это стало ясно, несмотря даже на то, что сейчас я уже владею логикой и способностью к простому анализу и классификации. Может, и не было такого момента, это не обязательно мгновенное озарение, а может быть размазано во времени.

Но еще немного о Хозяине. И с ним тоже что-то происходило неладное. Все чаще он ничего не делал, он просто лежал на диване, уставившись в потолок или вообще закрыв глаза. Естественно, моему слабому уму было не под силу понять его, но просто я чувствовал неладное. Наверно, с ним происходило то же, что и со мной, он тоже перестал радоваться жизни.
Иногда к нему приходили гости, даже с ночевкой. Я старался их избегать. Я даже ревновал немного, хотя повода не было: это не было любовью, вот эти визиты. Они относились ко мне дружелюбно, и однажды я даже позволил взять себя в руки, посадить на колени и погладить. И гость сказал: о, какой у тебя мощный зверь! Какой он плотный и костистый, ну настоящий мужик! Но тут же заметил: им только и надо, что жрать, трахаться, и чтобы их гладили. О, как он был не прав. Я любил Хозяина совсем не за это. Я любил бескорыстно и честно, как и он меня. А шпроты, колбаса и мясные консервы тут не при чем.
Поздно ночью он отлетал куда-то. Физически он был тут, но в то же самое время он куда-то отлетал. Наверно, в какой-то непонятный мне мир теней и эфемерностей. Он иногда был там до самого утра. Я прибегал и снова убегал, я подходил к нему и терся об ноги, я прыгал к нему на колени, но он мягко, но решительно сбрасывал меня. Казалось, что он тут, но на самом деле он был где-то на другой планете. Как я предполагаю, он пытался отключиться от этого мира хоть ненадолго.
Он когда-то сказал себе: не надо ни к кому привыкать, не надо любить. Только это осталось благим пожеланием, беспочвенной надеждой. Наличие души, осложненное второй сигнальной системой, делало надежду напрасной.
Часто Хозяин хватал меня, поднимал до уровня своего лица и смотрел в мои глаза. Я тоже смотрел в его глаза. Они были серые, с маленькими зрачками, гораздо меньше моих зрачков. И они были какие-то мертвые, как бы отключенные. Свои чувства Хозяин выражал не глазами, а голосом. Теперь я знаю, что он думал в такие моменты, когда смотрел в мои глаза. Как известно, есть вещи, на которые можно смотреть бесконечно долго: звездное небо, огонь, поток воды. Еще говорят, что можно долго смотреть на то, как работает другой человек. А вот Хозяин относил сюда же и мои глаза. Про чужую работу не знаю, а вот небо, огонь и вода в том мире существуют вечно. Живой душе хочется быть бессмертной. Бессмертие – это бесконечность. В мечтах о ней душа и любуется тем, что вечно и не имеет границ. Люди про наши глаза говорят – бездонные. Это очевидная иллюзия, но все равно доля истины есть.
Летом, во второй половине дня воздух становился неподвижным. Нет ничего лучше тихого летнего вечера! Но это только казалось. Именно в такую благодать нелепость мира и существования в нем как раз и становится особенно очевидной. Хозяин в такие вечера, как правило, неподвижно лежал на диване. Я сидел недалеко от веранды спиной к нему, и не думал ни о чем. Иногда какое-то движение в кустах или траве привлекало мое внимание, и я слегка поворачивал голову и открывал полностью глаза. Иногда Хозяин окликал меня, но я почти не реагировал, лишь изредка поворачивал голову в его сторону.

В том мире любовь не проходит даром, она наказуема, наиболее подходящее слово. А бескорыстная – в особенности. Да и вообще, сама душа наказана любовью как будто за что-то. Так устроил некто этот мир, или заколдовал. Кто? Неужели это и есть Высший Разум? Но он же не может быть злым волшебником. Он не может так жестоко бросать в этот мир тварей, наделяя их душой. Он не может карать неизвестно за что, или только за то, что есть душа.
Надо было что-то предпринимать. Не помню уже, как пришло такое решение. Надо уйти. Избавиться от этой оболочки, именуемой телом – дополнительным источником страданий. Это материальное, оно мешает идеальному, оно не дает ему существовать, затмевает. Это не только протест против такого устройства мира, но и решение задачи. Псевдосмысл того мира состоит в мнимой необходимости обеспечения жизнедеятельности тела. Этим и заняты все мысли людей и животных. Но вот я понял, где выход. Просто надо избавиться от тела, покончить с ним. Тогда и души не будет. Она живет только в теле, она мешает разуму. Я хочу воспарения! Я хочу полета! Но этому мешают экскременты, самки, блохи и прочее. И все, что мешает, так или иначе существует вследствие того, что есть тело.
Перед тем, как меня схватили (а я дал себя схватить), я испустил пронзительный вопль. Или сразу как схватили, не столь уже важно. Да, это был крик ужаса. Это не потому, что мне было страшно. Мне было страшно совсем чуть-чуть. Ну, подумаешь, несколько секунд боли. Я знаю, что это. Просто я хотел подстраховаться – я знал, что, даже если и не будет от меня сигнала Хозяину, он все равно все поймет и почувствует. Это вовсе не презренная душа, это еще какая-то сигнальная система, не вторая, а одна из следующих. Цифры не кончаются никогда, поэтому все, что можно обозначить цифрами, тоже не кончается. Значит, и сигнальных систем много. Ну, в общем, я решил на всякий случай еще и крикнуть, тем более что все это произошло не так уж далеко от дома Хозяина, дома, который стал и моим. Я надеялся как-то обострить безотчетную тревогу Хозяина и обозначить некий turning point в этом его томительном состоянии, да и вообще во всей этой истории с моим появлением в том мире. Мне это удалось.
Я был обезглавлен, выпотрошен, освежеван, сварен и съеден. Как только моя душа, (точнее, мое сознание, я надеялся, что это будет только сознание) отделилась от тела, она сразу же стремглав понеслась к Хозяину, как это делал я при жизни, услышав звук колокольчика на калитке. Хозяин лежал в темноте, но не спал. Он закрыл глаза тыльной стороной левой руки. Он не знал подробностей про меня, но все чувствовал, все. Он не мог с уверенностью идентифицировать мой предсмертный вопль, но знал, что это именно я кричу в ужасе. Сердце не обманешь, да. О, как мне хотелось улечься у него на груди и тихо мурчать! Но это было невозможно, я уже стал бесплотным, мне положено было покинуть тот мир навсегда. Я мысленно попрощался с Хозяином. А он долго не мог уснуть. Он привык ко мне, и теперь будет страдать. Мне хотелось сказать ему: я люблю тебя, пойдем со мной, полетим вместе, это возможно. Ты же привык к боли, и если ее в какие-то мгновения станет чуть больше, ты даже не заметишь. Да он и сам знал это. Но я там не умел говорить, а в тот момент даже и мяукать уже не мог.

Безусловно, в том, что я тут сообщил, много противоречий. Повторю вкратце свои тезисы, которые я выше изложил столь сумбурно. Там было хорошо – и там было плохо, очень плохо! Существование в том мире, где все еще пребывает Хозяин, отягощено и опошлено целым рядом обстоятельств, среди которых в первую очередь можно назвать следующие: 1. Физиологические процессы и их результаты (экскременты, переломы костей, инстинкты, старение и прочее). Сюда же можно отнести всякие совсем уж мелочи, вроде блох и глистов. 2. Время, которое убивает все; пространство, которое разлучает. 3. Борьба за существование – как межвидовая, так и внутривидовая. 4. Вторая сигнальная система – дополнительный источник дискомфорта и даже лишних страданий.
Все это указывает на неразумность того мира. Какой уж тут “Высший Разум”! Вот так рассуждаю я своим слабым умом, хоть и не свободным от противоречий. Я не готов еще составлять длинные трактаты, излагаю, что думаю. Я, в принципе, не против второй и иных сигнальных систем, но, в сочетании с миром материальности, они, как видим, могут быть упречными.
Я понимаю: моя критика ненаучна, она на уровне обывательских эмоций. Но повторяю: я говорю, что думаю. “О, Те-Ред, являющийся на заре, не скрывает ничего мое сердце!”
Ничего этого, то есть вышеперечисленных упречностей, нет тут, где я теперь. И это делает мой новый мир лучше предыдущего. Я тешу себя надеждой, что в этом другом мире, где я теперь, мы все же увидимся и наговоримся, мы никогда уже не расстанемся. Я про Хозяина. Да нет, не надежда, я просто уверен. Только бы это было как можно скорее. Я даже готов буду поверить в Высший Разум. Я думал, что здесь у меня не будет души. И ни у кого не будет. Но я ошибался. Душа есть, и я устал от тоски.

© Дмитрий Константинов, 2002-03.