-Хроменький! Смотри, хроменький!
-Сюда он, да?
-И Гришка с ним.
В дверь постучались. Ее открыла Агафья. В избу вошли двое, оба высокие, но худые. Они уставились на Агафью молча и напряженно. Агафья повернулась к Дуне, Дуня к Марку, сидящему около печи на широкой скамье. Марк был стариком маленьким и гадким. Лысым и с глазом вострым.
Вошедшие люди – серые, без опознавательных знаков. Сурьезные! Из них один сказал, обращаясь с легким трепетом к Агафье:
-Как живете-поживаете?
-Мы-то?
-А то.
-Некрасиво, с синяками на руках.
Марк закричал со своего места:
-Заходите, ребята, нечего там мужиковаться. Час пройдет малый, потом неинтересно с ними будет.
Оба – и Гриша, и тот, кто был с ним, – прошли в центр избы. Марк ударил по скамье рядом с собой.
-Седайте, оглашенные, с неба оглушенные.
-А его Иваном зовут, - сказал Гриша, садясь на скамью и кивая на садящегося тоже товарища.
-Други вы с ним? – спросил Марк.
-Угу, хор-рошие друзья, - ответил Гриша и снова повернулся к девкам. Они уставились на его товарища.
-Бородатый какой, - сказала Дуня.
-Каков, да? – спросил Гриша.
Гриша и Иван посмотрели друг другу в бороду. Иван заметил в бороде соседа вшу, а Гриша седину. Марк крякнул.
-Водка есть, твой друг пусть что-нибудь расскажет.
-Не рассказчик он, - ответил Гриша Марку.
-Он просто хороший, что ли? Если путевый малый, пусть хлебает моего пойла.
-Он мужик что надо, умеет и щеки дуть и людей вздувать.
Дунька и Агафья постелили на пол шкуру медведя и уселись около стола. Голые ноги торчали из-под сарафанов.
-Разумеете? – спросил Гриша.
-Че это ты? – не поняла Дуня.
-Че, че, чекаемся мы, чеканутые.
-Давно я знаю, - сказала Дуня, - юродивый ты, но не урод.
-По-своему урод, - возразил Гриша, - вот смотри.
Гриша поднял рубаху и обнажил ребра – искривленные, словно оплетенные страшной рукой бога или дьявола, или…
-Архангел руку приложил, - произнес Гриша.
-Тронь меня, - попросила Дуня.
Гриша прикоснулся ладонью ко лбу Дуньки.
-Холодный у тебя лобик.
-Ласки девка любит, - сказал Марк, - только без огласки.
-Верное спасибо тебе.
-А мне лобик не трогай, - сказала Агафья.
-Девка эта необычная, у нее губа не дура, - сказал Марк.
Иван вздохнул в сторону. Он посмотрел на прилипших на слюдяном оконце мух.
-Он разумеет что-нибудь в ласке? – спросила Агафья, кивая на Ивана.
-Он дурак полный, - сказал Гриша, - и кулачный боец никудышный. Книжки любит староелинские.
-Пусть расскажет, - попросили одновременно и Марк, и Агафья.
-Ну, Иван, - ударил плечом Гриша.
Иван насупился, и с его носа капнула сопля. Он поспешно ее вытер.
-Есть в старом времени что-то свое, - произнес Иван и отвернулся.
-Ладно, тогда ты, Гриша, лучше частушку спой, - попросила Агафья.
-Деньги день, деньги ночь, отлюбила твоя дочь, люб я был, добр я стал, потому что девку знал.
-Хи-хи, - захихикала Дуня, - хи-хи-хи.
И упала на шкуру спиной.
-А у меня собачка есть, - сказала Агафья, - куцая, как борода околоточного. Я шла как-то веселая и уронила ее об камень. Ничего, живая, дурная только стала, лаять не умеет, скулит в ночь, если царя в Москве нет.
Гриша зажевал лук. Ударило в голову. Иван почувствовал, как рука Гриши ударила его по животу.
-Скажи им, где скелеты похоронены.
-Скелеты? Как забавно, - произнесла Дуня.
-Ты ничего не знаешь, - сказал ей Гриша, - ничего и никого.
-Уж много кого я знаю, так что…
Марк закряхтел. Выпивали и в дальнейшем.
-Агафья умением одним обременена, - сказал, хитро прищурившись, Марк.
-Знаю я это, - кивнул Гриша.
-Что же? – спросил Иван.
-Поцелует куда – боль снимает и даже исправляет.
-Ну так и поцелует пусть Ивана в ногу, - Гриша надул щеки и ударил по ним, надутым, кулаками. - Агафья, поцелуй Ивана в ногу.
Агафья прикрыла роток платочком.
-Пусть Иван портки скидывает, - сказал Марк.
Одежа была приснята, и белые ноги Ивана засветились в полусвете. Агафья подошла на коленях к сидящему Ивану и приложилась губами к его ноге выше колена. Отодвинувшись от него, она улыбнулась.
-Я премного благодарен, - сказал Иван и стал мрачен.
-А погладь меня по голове – и все тут, не надо больше ничего, - сказала Агафья.
Иван протянул длинную руку и медленно погладил ее по голове, и второй раз быстрее, и третий раз медленнее.
-Счастлива? - спросил Марк и икнул.
-И меня надо, - сказал Дуня, сидящая на заду на шубе.
Гриша встал и, стоя около нее, погладил ее по голове. Твердо нажимая, мягко-мягко и очень твердо. Потом, наклонившись, взял щеки ее в руки, сжал – и получились вытянутые раскрытые губы. Гриша наклонился и приложился к ним лбом.
-Хоть ты и не лечишь, однако голова что-то болит, - сказал он и сел обратно за стол.
Потом он жарко зашептал Ивану на ухо:
-Я Агафью, Ваня, люблю, ты знай, но Дуня тоже хороша. Ты, Ваня, сиди здесь, а мы с Дуней выйдем на Яузу смотреть.
И хлопнул рукой по двум бегущим тараканам.
-Дунь, выйдем, хочу тебе лебедя белого показать, длинношеего.
-Мне давеча гуся показывали, а недавно цыпленка, а еще до этого я видела, как…
-Молчи, молчи, - закрыл ей рот Гриша. – Идем, Дуняш, ты мне расскажешь, что такое радость сердешная, где зимой жарко и кто разумом поврежден от любви.
Иван сел посреди скамьи.
-Знаете что? – спросил перед тем, как выйти, Гриша. – В Англии был король Генрих Седьмой, так он свою жену вторую Анну Болейн казнил за прелюбодеяние.
И Гриша утянул, держа за материю, Дуню за собой. Иван встал и, резко подойдя, прижал Агафью к себе.
-Я вернулся, - крикнул Гриша, хлопая дверью, - вот смотрите, что у меня!
Гриша держал за хвост крысу. Она сгибалась к животу, чтобы достать лапками пальцы человека, в чьей власти оказалась.
-Крыска, дай ее мне, - взвизгнула Агафья.
-Держи, крысявица, - протянул живую Гриша.
Агафья взяла крысу за хвост и поддернула, та запищала.
-Точно также пищала, когда я ее за хвост дернул из-под дров, - сказал Гриша и взглянул пронзительно на Агафью. – Живность любишь?
-Люблю, - кивнула Агафья и попробовала погладить крысу. Та, извернувшись, укусила ее за палец. Потекла кровь. – Ой.
Гриша резко дернул ее из рук Агафьи и бросил на пол вылезшей из-под ног Марка собачке.
-Загрызет, загрызет, - кричал старик и бил своими короткими ножками друг о друга.
Собачка придушила крысу и бросила посреди избы. Гриша со всей силы пнул ее, и тельце, улетев, ударилось о бревенчатую стену. Она осталась тухнуть.
-Где Дуня? - испуганно воскликнула Агафья.
-Других лебедей кликает, - сказал Гриша и уселся на шкуру около Агафьи, обнял ее за талию. Он показал свои большие желтые зубы.
Иван молча и насупленно смотрел на Гришу.
-Распутник ты и победоносец, - сказал Марк.
-Ты, старик, молчи, - возропотал Иван, - я ведь тоже не лыком шит.
-На таких, как ты, у меня есть большой нож, называется секир-башка, - и старик, неожиданно спрыгнув со скамьи, побежал, перебирая короткими ногами, к углу, откуда извлек вооружение. – Во!
Иван сплюнул на пол и растер сапогом. Заскулила собачка.
-А сапоги у тебя не бедняцкие, - произнес, поразившись, Марк.
-Я царь, - сказал Иван.
-Царь или сапожник дельный, - не поверил Марк. – Слышь, сшей сапоги.
-Не царское дело, - запетушился Иван.
Собачка перестала скулить.
-Одна собачка тебе поверила, - сказала осуждающе Агафья.
-Да и не царь он, - заговорил Гриша, - Иван-царевич он.
-Ква, кв-ва, - заквакала Агафья.
Собачка снова заскулила.
-Нету царя в городе, вишь, - сказал Марк и залез на скамью, держа в руке секир-башку.
Открылась дверь, и вбежала Дуня. Она дышала громко, подскочила к собачке и закричала, наклонившись, на нее.
-Не орать, дура, - встрепенулась Агафья и скинула руку Гриши.
-Сама дура, сюда Буян идет.
Марк прищурился.
-Шелудивый этот?
Иван упал лбом на стол. Прожужжала у уха муха. Отозвалось во всей избе. Упал спиной на шкуру и ударился о пол головой Гриша.

Стукнулась, закрываясь, дверь. Вошедший человек – с развитыми челюстями, со лбом твердокаменным, со взглядом, неравномерно теплившимся по двум сторонам от носа, так что зажигал все лицо, включая щеки, губы кривились пиявками, а из щели исходил разрывный свист.
-Ух, кого я вижу! – возликовал Буян. Он уставился серым окислившимся взглядом в макушку Марка. – Кто у тебя, Маркуша?
-Двое табунщиков, приехавших за трын-травой, - ответил Марк.
-А я ж знаю вот энтого, - палец Буяна уперся в лоб Гриши. – Дубина ты стоеросовая.
-За что он тебя? – засвистел Марк. – Ты его, видимо, обижал словом и делом.
-Я ему дорогу перебежал, когда он коня своего взнуздывал. Он с конем в торговые ряды врезался, и конь ногу об деревяшку сломал.
-Экий ты, - засипела Дуня.
-Сипуха, здравствуй, - протянул обе свои руки Буян.
-Здравствуй, коли не шутишь.
-Коли – не коли, все равно дырявый. Сколько дырок в человеке?
-Поровну.
-Ты уравниловку не устраивай.
-Буян у нас сущий зверь, не думая, заколет, - сказала Дуня.
-Люб он мне, - прижалась Агафья.
-Откуда он такой? – спросил сурово Иван.
Буян на него вскинулся, но, привстав, тут же осел.
-Я с севера, поморянин, бортником был, потом в монахи попал. Был я Баяном, монахи Буяном прозвали. Попал я в острог за то, что ризницу обворовал, и был бы в остроге все это время, если бы епископ не отправил меня к казакам сопровождать священнический обоз.
-Монастырь? – спросил Иван. – Каков монастырь?
-Валаамский, на острове Валаам.
-Этот, что ли? Ну про этот я знаю. Монахи там, среди умных и тихих дикие встречаются.
-А ты кем служишь господу? – спросил Буян.
-Ты что, господу служишь все еще? – удивилась Дуня.
-Всегда я богу служу, медовуха, такому порядку приучен. Эх, люблю я Русь, - заорал Буян, вертя головой, и.взяв Ивана за уши, ударил лбом по губам. Брызнула кровь.Иван вскочил, схватив Маркину секир-башку.
-Хватай его, - заорал Иван Гришке, - мерина из него сделаем.
Вскочил на короткие ножки Марк и стал отталкивать Буяна, Агафья и Дунька кинулись Ивану под ноги.
-Ну хватит, православные! – заорал Гриша. – Я тишины хочу.
-А ты кто? Ты вообще помалкивай, - кричал Буян. – Маркуша, он выкобеливается.
-Ты, Буян, не знаешь, кто я такой, - сказал Гриша.- Я богом обижен, но он, бог, меня любит, а для тебя бог подстилка. Дунька с Агафьей для тебя бог, и так ты ему служишь, а бог мне вот что рассказал…
Все притихли.
-Тебе, Гриша, ангелы являлись? – удивился Марк и отпустил Буяна.
-Бери выше! Нет, не богородица – сам Он во всем торжестве.
-Так что же он сказал? – спросил Буян, хватая стакан и резко опорожняя.
-Тебя, сказал, за нос схватить и к своей ноге, - неожиданно заорал Гриша.
-Твоя нога потом грязным воняет.
-Изыди! Тварь, - крикнул Гриша, - последний паскудник ты. Таких, как ты, на кол.
-Нет такого распятия, - ухмыльнулся Буян и плюнул в лицо Гришке. – Брешишь ты, не являлся тебе бог. Я сам, если хочешь, юродивый. У меня в заднице иглы, и на одном месте я не сижу. Толкаю я на толкучке людей, че им толковать. И токовать я люблю, верно, но ты меня, сволота, не знаешь. Я люблю себя – и это уже служба получше церковной. А ты цыц, гадина и змий, не искушай.
-Ай-ой-ай, - заайкал Марк. - Есть евангелие от Марка, есть от Буяна…
-Молчок, - стукнула его по спине Дунька.
-Хоть и дочь она мне, не потерплю, - вдруг заплакал Марк.
-Не в пример тебе она, ты кривогий, - сказала Агафья.
-На слабого вскинулись, - дернулся Марк и ударился коленом о ножку стола. – Ай-ой, йошкин катавасий.
-Козы они, Марк, - сказал Буян.
-Люблю – и коза, да? Так, что ли? – удивилась Агафья.
-Ну вот что, Буян, - встал Гриша, - ты тогда меня плеткой, а я помню. Иван, давай его гнать в шею.
Иван пожал плечами. Секир-башка была все еще в его руках.
-Я уйду, - сказал Буян, - уйду, что же…
Дверь хлопнула.
-Срань оказался он, - сказал Марк, - а я сейчас, грешным делом, подумал – парень путевый.
-Ты, Гриша, хотел про бога, - заговорил Иван.
-Буяна зачем прогнали, мужичье, он не холоп, - крикнула Агафья громко и, вскочив, кинулась к двери.
-Пусть проветрится, -сказал Марк.
-И ты уходи, - заерепенился Гриша, - у меня к Ивану слово есть.
Марк, обиженный, вышел.
-А я? –спросила оставшаяся Дуны.
-А ты, глупая, оставайся.
-Что ж, говори. Говори, что ж, - Иван вытер вспотевший лоб.
Гриша задергался.
-Боюсь я.
-Не елозь, говори.
-Ты думаешь, царь – небесный дурак? Нет, он знает, кто дурак, значит – не дурак. Еретики – дураки, однако тоже не дураки. И последняя блудница и сводник последний – не дураки. И ты, Иван, не дурак, но все-таки бестолковый. А отец небесный являлся при звуке труб и, показав мне себя, свои оки огненные и руку над лбешником простерев, думаешь, не стукнул?
-Ничего ты мне не сказал. А я думал, точно знаешь, что бог думает и говорит.
-Нет, ты не слушал меня, ты себя не слушаешь.
-А я, думаешь, не юродивый? – вдруг стукнул кулаком об стол Иван. – Я главный юродивый!
-Ты погоди, не пристало тебе этим гордиться, Иван.
-Пристало да перестало. Я очень недоволен жизнью, Гриша. Да, я юродивый, но меня не уважают, только боятся. Что еще он устроит вам – говорят. А я притих. Думаешь, спроста я такой? Дело в том, Гриша, что некоторых юродивых убивают. Я жить хотел, меня в детстве, когда бабьим молоком кормили, напугали. Я многое, а ты един, тебе хорошо, а мне страшно ночами. Духи являются, а тебе бог является, мне бог не являлся. Ты…
-Что я? Я бога тоже боюсь, он ведь не приведи господь каков. Он велик, а я тварь дрожащая. А еще я небо люблю.
-А я птичий свист уважаю. И колокола мне набатом отдаются. Я спрашиваю себя: по ком звонят? – и страшно, и торжественно…
Дуня молча смотрела то на одного, то на другого. Оба: и Иван, и Гриша – уставились на нее.
-Смотри, какая киса, - сказал Иван. – Я смотрю на ее лицо, на зерцало души, на взгляд этот, на волос светлый и радуюсь. А потом что-то нападает – и страшно, их я тоже боюсь.
-Нет, взгляни, какие у нее белые руки, - кивнул Гриша, - груди выпирают, а стан обхватить хочется.
-Че это вы? – приосанилась Дуня.
-А она: че это вы? – передразнил Гриша. – И я девок боюсь, когда они вот так вот: че это вы? А не че – просто чеканутый бываю. Вот Иван тоже чеканутый. Мы с ним братья во Христе.
-Дунь, спой песню, - попросил вдруг Иван. – Я, Дунь, не такой, как всегда. Дру… другой я.
-У меня голос вороний, - отнекалась Дуня и притихла.
-В этом году Сигизмунд умрет, - произнес отчетливо Гриша.
-Знаешь ты это? Точно?
-Ой ты, ваша радость, ваша нежность и судьбина, подари мне три колечка, буду я искать чужбину, - попробовала запеть Дунька.
-В этом году еретиков-гугенотов будут резать, - сказал Гриша и схватился за голову, - в стране во Франции.
-Хорош, Гриша, не пугай, а то и про меня что скажешь.
Иван, подбоченясь, подмигнул Дуньке.
-Ты жить будешь, что тебе сделается, окаянному.
Нежданно в избу вломился Буян. Он дышал еще разрывнее, чем прежде.
-Сюда дружок мой Бугай идет, ну гляди, - и вышел.
-Нет, каково? Сидели и… - произнесла Дуня.
Иван и Гриша переглянулись.
-Может, уйдем?
-Нет, не уйдем, - слегка передразнивая, сказал Иван.
Вошли Марк и Агафья. Агафья смеялась.
-А он в воду бултыхнулся. Ха-ха-ха.
Марк улыбался, показывая острые зубы.
-Кто там в воду? – спросил сурово Иван.
-Да тебе-то какое дело? – неуважительно отозвался Марк
-Мне большое до всего дело. Я царь.
Собачка заскулила.
-Вишь, собачка скулит. Ты не царь, сапожник ты.
-Да кто там в воду? – спросил уже Гриша.
-Да ветром купчину пьяного сдуло в реку, вылез из реки – в руке рак.

В избе появился новый человек. Звался он Бугаем. Лицо пятнами, глаз интересного свойства – вглядывания проникновенного, но только до носа видит человеческого, а нос длинный не замечает. Носы не любил Бугай. Сизифов труд его – это то, как он мял дырявую шапку. Ведь апрель же! С Бугаем был еще один человек.
-Сапожок я, - представился он всем.
-А где Буян? – спросил Бугай раскатисто.
-Обиделся он на нас, - заюродствовал как-то по-особому Гришка, - видишь ли, мы хватить его по голове кулаком могли. Ножик вот еще у нас есть.
-Я его ждать здесь буду.
Открылась дверь. Это был Буян.
-Ой здорово, я тебя издалека еще видел, как ты шел, побежал купца из воды вытаскивать, он мне деньгу дал.
-Че они? – кивнул Бугай на Ивана и Гришу.
-Да че? Уже ниче. Плевать на них, давай сядем выпьем. Маркел, давай наливай.
Марка вытравили со скамьи, и он стоял. Гриша с Иваном сидели напротив Буяна и Бугая.
-Дикое поле - знаете, че такое? – спросил Бугай.
-Да ниче они не знают, - высказался Буян.
-А Ливонскую войну видели?
-Цуцыки они.
-Тихо, - произнес Марк и прижал указательный палец к губам.
-Что? Крысы бегают по крыше, - сказал Буян.
-Точно, - кивнул Марк.
-А ты че, Сапожок, - взглянул Бугай на товарища, - негде садиться?
-Да ладно, - махнул рукой Сапожок, - я под стол залезу.
И точно, залез. Агафья и Дуня сидели на полу на шкуре. Буян заметно пьянел. Неожиданно Бугай встал, и Буян, сидевший на конце скамьи, упал на пол. Бугай громко рассмеялся.
-Нет, ты постой смеяться, - Буян стукнул его лбом об лоб. Оба схватились за головы.
Иван и Гриша молчок. Секир-башка в руке Ивана.
-Я на Яике тоже шутил, - сказал Бугай, - там один казак попросил побрить головушку, оставив чуб навроде запорожского. Так я еще плешь ему выстриг и бросил. Он потом бегал за мной: брей – стриги, брей – стриги.
Буян засмеялся.
-Брей – стриги, - повторил он.
Иван и Гриша молчали и смотрели в стол. Секир-башка из рук Ивана перешла в руки Гриши.
-Дуня, пошли крыс разгоним на чердаке, - сказал Бугай и встал.
Здоровый, он схватил Дуню за руку. Они вышли в дверь. Буян обнял Агафью и прижал в углу, потом стал подталкивать к печке. Та, хоть и хмурилась какое-то время, вдруг озорно улыбнулась.
-Ну и что ты еще мне хотел сказать? – спросил Иван Гришу, проводив взглядом обе пары.
-Скажу еще одно я тебе. На ухо только.
-Ну что? – склонил голову Иван.
-Дурак ты.
Иван оттолкнулся от Гриши, встал. Вылез посередь избы.
-Ты что там прячешься, Сапожок? - спросил он сидящего под столом. – Калигула. Гриша, не знаешь разве, что имя Калигула означает сапожок. Ий, и дурак я, да?
-Уйди с моих глаз, надоел, - сказал в сторону Гриша. – Я тебя терзать не умею.
-Ну гляди у меня, - погрозил пальцем Иван.
Неожиданно что-то затрещало. Все посмотрели на потолок. Доски треснули, обломились, и сверху упали Бугай и Дунька, оба в обнимку. С такой высоты упали на пол, хорошо, что на медвежью шкуру.
-Ай-ой.
Подбежал к ним Марк.
-Живые?
С печки слезли Буян и Агафья.
-Кто тут убился?
-Ты вот скажи мне еще, я что же – зря бояр потревожил? – обходя Дуньку, подскочил Иван к Грише и схватил его за ворот.
-Ничто не забыто. Генрих Второй “Огненную палату” учередил.
-Слышал я о нем, - махнул рукой Иван.
Бугай и Дуня уже смеялись. Смеялись Буян и Агафья. Сапожок так и не вылез из-под стола.
-Нет, я не дурак, - качнул головой Иван. – Они дураки, - его рука устремилась на четверку влюбленных.
Гриша засмеялся. Засмеялся Сапожок из-под стола.
-Калигула дурак, - крикнул Иван. – А бог царем дурака не поставит.
-Юродивые, молчите, - сказала Дуня, - я коленку ушибла себе, а ведь молчу.
-Да что они здесь делают? – спросил Бугай Буяна.
-Пусть сидят, водку хлестают, - махнул рукой на все Буян. – Я им сказал, что тоже юродивый, но ты же знаешь, кореш, что я такое?
-А я думал, ты срань, - сказал Марк.
-У я тебя, - замахнулся Буян.
-Ничего я, молчу после.
-Опосля, - передразнила Агафья.
-Упали с чердака и не знают, что делать, - кивнул на них Гриша.
-Под стол бы их, - воскликнул из-под стола Сапожок.
-Я Астрахань брал, я Казань брал, я за моря воюю, я новгородцев крамольничков… И дурак, да?
-Совсем дурак, - кивнул Гриша и засмеялся, - почти как я.
-Гриш, теперь у меня голова болит, приложись, - попросила Дуня.
-Такой дурак, что приложусь, - сказал Гриша.
Бугай и Буян шептались о чем-то друг с другом. Они вдруг после пошли на Ивана и Гришу и вытолкали их из избы, не дав одеться.
-Правильно, - сказал Марк и подобрал свою секир-башку.
Иван и Гриша сидели на берегу Яузы и смотрели на речное зеркало.
-В детстве я умным был, - сказал Гриша. – А сейчас что-то гложет все время, словно залез кто-то в сердце и скребет душу когтями. Я признаюсь тебе в том, что в бога Христа не верую и на распятье не хочу.
-Ты-то ладно, просто юродивый, - отвел лицо от реки на друга Иван, - а я должен быть человеком с метлой. Подмести здесь надо – не убрано. Вот ты, например, в Христа не веришь.
-Верю я в то, что конец света будет, в это верю, - сказал Гриша, - а вот какого рода летопись тогда будет? Утоли моя печаль... Посмотришь в лицо иному человеку и думаешь: вот черт.
-А я порой темной и в бога-отца не верю. Либо думаю: отчим он. Все равно служу ему, как птица Феникс. Возрождаюсь после каждой ночки. Паршивый разговор, Гриша.
-Богохульники мы, - сказал Гриша и отвернулся, на глазах навернулись слезы. – Юродством проповеди… а что проповедать, нечто я знаю? Убьют меня.
-И я умру, чего ты, встретимся.
Из избы вышла Агафья.
-Я к вам. Надоели они мне все, бестолковые они. Простите.
-Ради бога, прощаем, - кивнул Иван и подвинулся. – Ты сиди, сестра. Расскажи, откуда ты.
-Я? Смоленская, приехали сюда с братом, а брат пропал где-то, не знаю… Я была особенная, стала обычная. Купцом мой брат был, а я замуж хотела. Хотела ведь, да?
-Платон мне друг, но истина дороже. Стерва ты, - бросил Гриша и плюнул далеко в воду.
-И ты хороший.
-Доколь так-то будет, а?
-Да что вы такие-то? Все ведь не так и плохо – и солнце светит, и птички щебечут. Почему плохо-то, а?
-Лекаря говорят, отравлен я.
-Иван-дурачок.
-Я к вам подсела, чтобы хорошо было, не ожидала я.
-Мы всегда такие при тебе будем, любим мы тебя.
Иван лег на сырость только освободившейся от снега земли.
-А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.
Закричал Иван.
-Не надо, Ваня.
По дороге шел какой-то человек. Он подошел к троим людям.
-Чего это вы орете, - спросил он. – Несчастье, что ли?
-Ваня будто бы рожает, - сказала Агафья.
-Смешно, не дело ты говоришь. С кем разобраться надо?
-Да, надо, - вскочил на ноги Иван. – В избе двое сидят, прогнали нас, негодяи. Изголяться любят. Ты помоги нам их прогнать.
-В этой избе?
-Ну да.
-Тогда пошли.

Вошедший первым человек был невысокий, с животом, с взглядом умным, но раздевающим любого – женщин в поисках титек и чресел, а мужчин- чтобы одежду унести. Челюсть его ходила зачем-то иногда вправо-влево. Лбом он мог бы показать одно – то, что он между мыслями имеет и гневное отвращение, - на лбу были такие черточки.
-О Бугор, каким судьбами? – воскликнул Буян. - Мы тебя здесь не ждали.
-Я вас искал, - сказал тот, кого звали Бугром. – Вы чего это этих тронули?
-Они дурилы, - сказал Бугай. – мы их готовы даже терпеть. Ты о деле, что ли?
Царь и Гриша стояли у входа.
-Они с ухами, заложат, - сказал Буян.
Бугор наклонился к уху Буяна.
-Порежем их.
Царь и Гриша сели на корточки. Агафья зашла только сейчас и встала, подбоченясь, над ними.
-Хотите ногу посмотреть? – спросила она. – Ничего другого не обещаю, а это пожалуйста.
Она обнажила ножку до колена. Гриша вылупился и упал с корточек.
-Ха-ха, дурачок. Я отстала, потому как лягуху ловила. Смотрите.
Действительно, в руке Агафьи была лягушка, напоминающая жабу.
-Ква. Кв-ва. Твоя жена, Ваня. Хорошенькая, милая.
-Я вот что, ребята, удумал, - говорил Бугор. – У меня один склад купеческий на примете. Там ситец, там шелка. Ограбим купчину, деньгами богаты будем.
-Дело верное, Бугор? – спросил Бугай.
-Бугор ерунду не предложит, - сказал Буян.
Царь уже с лягушкой в руках слушал Гришу.
-Вань, а Вань, я сейчас дурачком полным стану, но ты все-таки ответь на этот вопрос: кто, если не мы? Кто будет хорошим, если не мы? Ответь.
Царь встал и собрался выйти.
-Пойду лягушку отпущу.
Гриша сидел один. Агафья присоединилась к Дуньке, усевшейся на медвежьей шкуре. Вдруг возвращается Иван, но не один.
-Со мной прокаженный, - говорит он громко.
Все вздрагивают и смотрят на больного человека, совершенно безвольного, безволосого и с язвами на лице.
-Он это… он нас всех заразит.
-Тихо вам, смотрите, - царь прищурился.
Вот что сделал Иван – он поцеловал в губы прокаженного. Прокаженный, не ожидавший этого, забился в угол.
-Тихо, - сказал уже Агафья, хотя никто не шумел. – Я тоже его поцелую.
Она подошла и прижалась щекой к щеке прокаженного, потом поцеловала тоже в губы. Он совсем притих.
-Вот девка, да? – спросил Гриша с корточек.
-А я? – спросил царь. – Я кто был?
-Ты? Юродивый, - ответил юродивый Гришка.
Девки заговорили о любви.
-Мне она снится, Дуня, ох какая она, вся особенная, душу и тело нежит. Открываю глаза – нет ее, есть только сон. Где она, Дуня?
-Где, где, там она, за морем, за тридевять земель, нету ее. Я во сне вижу не такое.
-Каков человек, которого я должна полюбить? Кто он? Что любит? Может ли уважать?
-Всякий мужик по-своему девку уважает, - сказала Дуня, - ты им спуску не давай. А вообще-то, о ком это ты размечталась? Сердечко юлит, просит, да? А я не прошу, я беру, я особенная цаца.
-Ох, как хочется чего-то огромного и охватывающего всю, чтобы подхватило, закружило. Весны настоящей хочу.
-А я сама весна, - сказал Дуня.
Царь слушал их обеих.
-Правы вы обе, - сказал царь, - и ты дело говоришь, и ты. Но мне любо не это, а то, что вы обе последние твари, а дрожать не умеете.
Но его девки пожелали не слушать. Сапожок только, высунувшись из-под стола, сказал тихо, чтобы никто не слышал:
-Да ты сам тварь, раз такую красоту обзываешь.
Царь слышит и щурится.
Гриша встает с корточек.
-Я полоумный, Агафья, а ведь тоже хочется чего-то, - сказал он. – Ох, как тоскую я, Агафья. Знаю, что не видать мне счастья, как своего носа.
-Да ничего, Гриш, будет оно, дождешься, - сказала Агафья.
-Ты не переживай мне тут, - сказала Дуня.
-А чего у всех дела, а мне даже любви не дают, - вздохнул Гриша.
-А где такое могут выдать? – спросила, похохатывая Дуня.
-Вот они, - кивнул на трех воров Гриша, - шелка уворовывают, и счастье хамают, и вас обеих имеют, а мне жалостливо как-то, глядя на них. Ну че они понимают? А я вас понимаю, эво.
-А меня не понять, - сказала Агафья, - меня и муж, если бы был, не понял, и все, все не понимают. А я хочу, чтобы хоть ты, Гриша, понял.
-Ну понимаю я тебя, Агафья, понимаю, ты только в это поверь, а там и все будет хорошо.
-Ну что ты знаешь обо мне? – чуть не взъярилась Агафья.
-Я тело твое вижу, глаза твои и знаю, что ты говоришь не спроста так, тебе все должно быть дано, ты дань должна собирать.
-Глупо, Гриша, дань мне одна нужна, чтобы руками грязными не трогали.
-А меня забыли, - сказала Дуня, - я тоже чистоту люблю. Я не хуже. Нет, Гриша, я тоже не понята тобой.
-Да я вас понимаю как кобылиц и сучек. Ну и цветник здесь! – сказал царь.
Сапожок тем временем приложил ухо к продувной щели в стене и услышал, как у дома возились некие мужики.
-Они там что-то затеяли, - бормочет Сапожок.
Буян обратил свое внимание на царя.
-Скажи, ты почто хмурый?
Бугор тоже стал заинтересованным относительно этого человека.
-Он, наверно, нас не уважает, - сказал Бугор. –Я ведь привел тебя сюда, как ты и хотел.
-Что мне на ваши рожи смотреть! – ответил царь.
-Смотри-ка, Бугор, как он нас назвал! – пораженным голосом сказал Буян.
-Он не видел таких казаков, как я, наверно, - сказал Бугай.
-Дождется он, - закивал Марк, - доживет.
-Хватит яриться, воры, - сказал царь, - вам всем али свою шкуру не жалко?
-Нам-то? А тебе не жалко? – спросил ехидно Буян.
-Я сейчас его вот этой рукою, - сказал Бугай, привставая и поднимая руку.
-Стой, - сказал Бугор, - эта херня кем-то себя мнит, я сам его в бараний рог скручу.
Царь делает два шага к Марку и спрашивает:
-Нож давай.
-А чего это я тебе нож должен? – спросил кривляясь Марк. – Ты не царь, ты сапожник.
-Царь он, давно я его признал, а сапожник это я, - сказал Сапожок из-под стола.
-Царь, - обомлел Марк и сразу поверил. - Держи ножик, батюшка.
Царь берет секир-башку и, почти не замахиваясь, втыкает в живот Бугра.
-А! Я ли это теперь? – спросил Бугор, падая.
Все замерли в немой сцене. Марк схватился за голову. Агафья и Дуня прижались друг к другу. Сапожок, разинув рот, выглядывает из-под стола. Бугай и Буян уставились, продолжая сидеть, на тело Бугра.
И вдруг через щели в окне повалил дым, и Дуня истошно закричала:
-Пожар! – догадалась сразу.
Сапожок вырывается из-под стола и, спотыкаясь, падает посреди избы. Марк семенит к двери, но, наткнувшись на нее, не может открыть. Буян и Бугай расталкивают всех и тоже не могут вышибить дверь. Царь стоит за всеми. Гриша по столу и через пролом в потолке забирается на чердак и выскакивает через окошко, которое там было, на улицу.
Мужики-поджигатели, стоящие в стороне, говорят друг другу:
-Гля, гля, дурачок подпору сшибает.
Дверь раскрыта, все высыпают наружу, последним выходит царь, держа в руках собачку. Юродивый подобострастно хромает около него.
-Так как же, Гриша, у Курбского дела? – спрашивает царь. – Был ты у него?
А изба горит. Мужики все стоят, к ним спешит Сапожок.
-Чуть царя не запалили, - говорит.
-Ох и царь у нас, с разбойниками, - говорит широколицый детина.
Иван слышит и, психуя, кидает собачку об камень.
Приезжают опричники. Во главе них – Скуратов и Басманов-отцеубийца.
-Царь, мы тебя искали. Избу нам правильно указали.
Юродивый долго пронзительно смотрит на них, а потом вдруг пронзительно кричит мужикам:
-Царь под одеждой голый!
Скуратов оглядывает его с ног до головы и, будучи уже пешим, подходит и бьет его по голове перначом.
Гриша смотрит на него и умирает. Произносит:
-Погибнешь ты, тезка, в следующем году.
Мужики говорят вразнобой Скуратову, указывая на Буяна и Бугая, которых уже держат:
-Воры они, воевода.
Царь кивает Скуратову мрачно:
-Да, воры они.
Подходит царь к прокаженному, который греется от горящей избы, и, беря его руку, закрывает ею себе глаза.
Буяна и Бугая, привязав к хвостам кобыл, увозят, волоча по земле.
Сапожок тихо уходит. Царь кричит, отбросив руку прокаженного:
-Держи Калигулу! Калигулу держи!
Сапожок убегает.
Царь стоит, вокруг него люди. Агафья и Дуня прячутся за царя.
-Что с девками делать? – спрашивает Басманов.
-Ко мне в палаты, - отвечает царь и отходит от девок.
Агафья говорит Дуньке:
-А ведь я его исправила – не хромает теперь.
Существование всех уводит со сцены.
Марк вылезает в конце из-под пола в сгоревшей избе. Говорит:
-Все сгорело. Остался только труп юродивого Гришки. И я. Весна, а в душе разбой один. Я что, не верю, что ли, в лучшее? Верю я. А спросят потом: да почему он Грозный-то? И вообще, кем был любой человек, мне непонятно, и почему я однажды буду бывшим человеком? А косточками быть хорошо, ах, но не ох. Я утверждаю, что творец есть, сотворил же кто-то мою пустую голову, которую никто не признает умной. Также и царь. Нужен он был кому-то.