___          $^^^^^^^^$                          
             Окно  |_|_|         $        $                          
     _____         | | |        |^|       $                          
    |  \  |        |_|_|       / * \      $                          
    |   | |                               @  осмотреться             
    |  [| |  в коридор                           __                  
    |   | |                                     |X | Сейф            
____|___|_|_____________________________________|__|_________________

 

Александр КАСЫМОВ

Из цикла “НеПРОЗорий”

ЭССЕЙКИ

Хождение по...

Никогда не нужно думать о том, как получается так, что ты ходишь. Когда начинаешь думать, как это получается, то ходить становится трудно и страшно. Ходить вообще страшно: можно упасть или придти не туда, куда пошел. Можно пойти в одно место, а придти в другое, и думать, что еще никуда не пришел, и снова идти - и опять попадать не туда, и опять ходить, ходить, ходить. И вдруг, прервав хождение, обнаружить, как постепенно ты превращаешься в цирковую лошадь. Она все время оказывается не в той точке манежа, поэтому и бежит, перепрыгивая с точки на точку.

Никогда не надо думать о чистой бумаге, всех этих ручках, карандашах, компьютерах и принтерах. Дело не в том, что от таких дум люди становятся графоманами, а в том, что надо ходить, не думая. С естественной легкостью и бесстрашием. И писать надо легко и бесстрашно.

И вообще, может быть, писать не надо, потому что жизнь коротка и всю бумагу не испишешь этими водянистыми знаками судьбы.

И, тем более, не надо писать, что писать не надо.

Это просто у некоторых такой метаболизм, что они потеют текстами. Что они множат тексты, бесконечно их тиражируют. Но кто же хочет благодарности за странности обмена веществ?

Всю жизнь мы обмениваем наши вещества на не наши, которые тут же становятся нашими. Или никогда не становятся.

И зачем же еще никто не додумался переименовать все эти издательства и редакции в бюро обмена, где можно было бы обменять продукты речевого метаболизма на продукты обмена других веществ, шелестящие и приятные на ощупь. Не подумайте, что я говорю о деньгах. Ведь бывает же приятность в хорошем высшем смысле!

Где можно было бы обменять нечто на что-то. Или хотя бы получить ордер на отдельную ячейку в метаболическом улье. А потом всю жизнь - книга на книгу, марка на другую марку, рубли на доллары, пустые бутылки - на полные. С комфортом и упоением.

Есть упоение в бою, в бреду, в лесу. Где звучит вечное ку-ку.

И что же остается идущему по полю, усеянному костями литераторов, человеку? Не думать, не знать, не помнить, не оглядываться, не смотреть по сторонам?

Никогда не ходите по редакциям. Никогда не проталкивайте свои рукописи в печать. Когда все ваши опусы сожрет печатный станок, вашего внутреннего вещества не останется, а внешнего может хватить лишь на совсем маленькую жизнь. (И не будем объяснять, какое вещество внутреннее, а какое внешнее. Это и так всем ясно. И это нельзя объяснить). И где же взять денег на большую?

И куда бы ты ни шел, все равно придешь не туда, куда шел. Это хорошо знают цирковые лошади и еще - канатоходцы. Никогда не спрашивайте никого: “Куда идешь?” Все дороги ведут либо в Рим, либо в ад. И только один путь ведет сам к себе, начинаясь с себя и собою заканчиваясь, но и в себе продолжаясь. Так я вам и сказал, что это за путь!..

Хотя о какой же еще дороге я все это время говорил?..

 

Лес

В лесу росли разные деревья, а литературы не было. В лесу жили лесники, лесовики, лесничие, а также лешие, но писателей не было. И не было языка. Только листья шелестели: шшш. Только люди постанывали, интуитивно ощущая свое блаженное несовершенство: ааа. Так они пробовали голос.

Но за этим лесом можно было разглядеть еще другие деревья, в которых иногда бродило эхо. Оно умело говорить: ша... Сказавши это, эхо замолкало, пугая безъязыких людей страшной, как ночь в лесу, тишиной.

 

Запасной выход

В театрах и на транспорте я иногда замечаю таблички с надписью: запасной (иногда еще пишут: запасный; не знаю, как надежнее) выход. В одном автобусе я прочитал, что при аварии надо разбить стекло молотком и выдернуть шнур. Или сначала шнур, потом - молоток.

Может быть, то же самое написано и в других автобусах. А может, и нет.

В театрах при входе в зрительный зал обычно предлагают бинокли и никогда не предлагают молотки и не объясняют, какой шнур в случае чего выдергивать. Наверное, в театральном штате имеется специальная должность. Предположим, открыватель запасных дверей в случае пожара, наводнения или землетрясения. (Наверное, тогда еще понадобится закрыватель запасных дверей по миновению опасности). Может быть, открыватель всегда ходит с кувалдой в гордо поднятой руке атлета. Почему, почему я никогда не встречал этого красивого человека?

В автобусах уверенно себя чувствуют люди, которые держат при себе молоток и знают, где тот шнур, который следует выдергивать.

Я же всегда боюсь, что в случае аварии не найду запасного выхода, и чувствую себя неуверенно.

Интересно, есть ли запасной выход на запасном аэродроме и может ли там помочь молоток. Или в случае чего следует сорвать багор с противопожарного щита и, накрывшись ведром красного цвета, бежать в глухие литературные леса, где по ночам перекликаются Пелевин и Будда, а Сорокин увязает в трясине голубого сала, но откуда, сколько ни ходи, нет уже совсем никакого выхода, даже запасного.

 

Ветер

Был ветер, была гроза, была гроза с ветром, был ветер с грозой…

Или может, это случилось в другой раз?

Рубашку я поносил дня два, а потом постирал и повесил на балкон. А также постирал старые-драные штаны, в которых я хожу по дому, когда меня никто не видит. А также – не помню, что еще. Потом были суматошные дни, приходили гости, некоторые даже ночевали. А потом оказалось, что не стало ни рубашки, ни тех уютных штанов. Гости тут, конечно, ни при чем. Гости у нас порядочные. Но вот была гроза, а я не зацепил тряпки этими… все время забываю, как они правильно по-русски называются – прицепки-прищепки… И словарь куда-то делся… Тоже ветром унесло…

Еще я вспомнил, как когда-то ходил в суд слушать дело группы дураков-мальчишек, которые с чердака лазали по чужим балконам – где простынь снимут, где наволочку, а старое трико для смеха утащат. И представил, как пацаны с десятого (в доме-то девять этажей) лезут на наш третий…

Несколько ночей подряд под окнами что-то шуршит, на соседних балконах что-то трещит. И машины гудят.

Я стал, уходя, закрывать балконную дверь на задвижку, а постиранное закреплял-прицеплял. Хотя разве трудно отцепить, если кто полезет. А ветер иногда прищепки (или прицепки?) тоже уносит.

Самое интересное – потом стали исчезать люди. К кому друг армейский приехал, к кому подруга институтская на голову свалилась. Всем не до тебя. У них дела, а у тебя их нет. Потому что ты пишешь. И вдруг – сильный ветер, и уносится вдаль исписанная пачка. И кто знает, на каком балконе приземлится…

 

Общественный Т.

У меня есть один приятель. Мы с ним все время про туалеты разговариваем. Потому что это только сейчас нам никуда не хочется, а вот как захочется, будет поздно. Поэтому мы регулярно докладываем друг другу, где какой туалет кто обнаружил. И про цены в платных. Платные появились в перестройку, а раньше все были бесплатными. Там сидели за кружевными занавесочками туалетные старушки, которые всегда давали тем, кто хочет выпить, стакан. А в хорошем сортире пить одно удовольствие: запаха нет, тишина философическая, прерываемая лишь журчанием и плеском.

Потом, когда туалеты общественные стали переделывать под коммерческие заведения, мы перестали разговаривать на эту тему. Видимо, ее актуальность стала непереносимой.

Но помню, однажды мой приятель рассказал жуткую историю про детские валенки. То есть на самом деле про туалет, до которого далеко. В одной бывшей церкви в нашем городе был кинотеатр (сейчас в бывшем кинотеатре – церковь). И там показывали редкие фильмы. И вот приятель пошел на какой-то особый сеанс, а при нем были детские валенки. Наступала зима, ребенка надо было во что-то обувать. В середине сеанса приятель ощутил… В общем, не дожидаясь конца сеанса и не покидая зала, он слил в валенок.

И это рассказываю не потому, что предпочитаю лепоту советских хлорированных сортиров, а потому что жизнь берет свое не только в литературе. Не только у Пелевина некоторые персонажи проваливаются в выгребную яму. В жизни не всегда и не всем таких ям хватает.