| Запись пятая
(шестьдесят шестая): ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ Ну вот, думаю я
об искусстве. Я - такой маленький, а оно - такое
большое.
И замираю, и больше не думаю.
А оно - обо мне думает..
Предлагаю внимаю читателей результаты некоторых
таких размышлений. Не знаю, кого о ком.
Большой стиль и маленький человек,
или Поэзия как травма
Дожил до того, что
перестал понимать привычные словосочетания.
Например, провинциальный поэт. Или – творчество
молодых.
Один русский поэт когда-то спасался в Болдино –
вот уж глушь! – от холеры, и лет ему было…
Столько, сколько нынешним всю жизнь начинающим.
Однако же результаты пребывания стихотворца в
провинции стали те стихи, которые школьники учат
наизусть. До сих пор.
Айдар Хусаинов однажды имел смелость издать
брошюру, где представлена уфимская школа поэзии.
Школа!
В книжечке этой, как в классном журнале, –
фамилии, фамилии. Только места для оценок нет.
Хотя я бы воздержался оценивать.
Почти биологическая страсть к говорению стихами
не всегда обретает художественные формы.
Выход антологии – трагическое событие. Будто
школу расформировали и летят по вольному воздуху
листочки с виршами. И куда они летят – на полку
или в корзину?
Когда человек понимает, что писание стихов не
проживешь, чаще всего он перестает – не жить, а
стишками баловаться. Хотя бывают исключения.
***
Строги замерзшие деревья.
Снег сух и тверд, как абразив.
Идет Адам по снегу к Еве,
дохой себя преобразив.
Эдем искрится, преломляя
Господний свет в его следах,
и льется песня удалая
о плотских, Господи, делах.
Аркадий Аршинов – исключение.
Абразивный камень нужен вроде бы для того, чтобы
затачивать, например, ножи. Сочетание в одном,
совсем небольшом, тексте Господнего света и
плотских дел – это и есть тот “горячий снег”, из
которого состоит поэзия.
Аршинов – бард и поэт. Его пение под гитару
дистанцирует его от того кружка пишущих стихи, к
которому он мог бы принадлежать в Уфе. Раз можно
петь, то печататься вроде и необязательно. Он
ездит на грушинские фестивали, а в антологии его
не очень зовут. К счастью. Потому что не надо
принимать форму сосуда.
У Аркадия много плохих стихов, потому что без них
не бывает хороших.
Звуки му требуют словесных жертв. Слово
противоречит слову. И я не знаю, к какому
направлению в словесном искусстве принадлежит
этот неуемный поэт.
Ножи он затачивает так, что можно порезаться.
Судьба устала ждать в парадном,
еще курнула и ушла.
А тут и я во всем нарядном!..
Такие, стало быть, дела.
Изучим стресса предпосылки –
не ошибемся, не дадим!
А шахматисты точат “вилки”,
отечества вдыхая дым.
Лирика эта имеет эпическую подоплеку.
Отечество – нечто большое, а
парадный подъезд, из которого сбежала судьба,
тесен. Игра в психологию задумчивой души, то есть
в такой выскальзывающий из рук бисер, – дело
сложное, но важное.
В чем-то А.А. единственен. Он никому не подражает.
И даже неудачи его неподражаемы. А удачи – тем
паче. И видимо, в силу этого этот автор – не
антологичен.
Самолеты покидают воздушное пространство,
обретая на земле, если не постоянство,
то – ангар, ожидание, тревогу, надежду
на возвращение в небо, где, как и прежде,
на одну больше степеней несвободы
под рукою пилота. Они все уроды.
Надо бы спросить при случае автора, к кому
относится последнее слово. Уроды – самолеты или пилоты? Летная жизнь,
конечно, травматична. Но дом –
ангар – большое дело,
надежный тыл, куда можно
возвращаться.
Искусство тоже травмирует.
***
Айдар Хусаинов большой мастер по части
составления антологий. Этого, говорит он
доверенным лицам, возьмем. А этого
нет.
К искусству это отношения не имеет.
Особенно к стремящемуся имитировать большой
стиль.
Владыка разорил гробницу фараона,
Предшественника, он не захотел,
Добившись высшей власти, оказаться
Вновь под пятой потом, в загробном мире,
Где мертвых мириады, и на что
Он мог рассчитывать? Опять идти в писцы?
Нет, думал он, не стоит, - и теперь
Вид пирамиды, напрочь разоренной,
Несет успокоенье — никому
Отчета не давать, и поклоняться
Лишь самому себе — вот счастье, вот права.
Его персонажу можно сказать: ты для себя лишь
хочешь воли. И это будет точно. Художественная
независимость определяется числом зависимых от
эстетическо-идеологического лидера.
Хусаинов не желает быть маргиналом. Хотя еще
вопрос, с какой точки лучше виден шпиль высотного
здания. Может быть, с обочины?
Даже за ведро малины,
За рассказик про Муму,
За дворец из желтой глины
Не отдам тебя я никому.
Пусть поднимут предложенье
До небесного огня -
Откажу без сожаленья.
Просто нет тебя у меня.
И даже здесь, в интимном, присутствует некая
абсолютность и парадность.
Пусть и отрицаемая, но присутствует.
Маленький человек в большой империи любит ее и
ненавидит. Чем сильнее он отдаляется от
имперского пафоса, тем ближе приближается к тому,
чтобы претендовать на роль трибуна.
В общем-то этот процесс, эта тенденция все более
заметна в русской поэзии на фоне деятельности по
собиранию земель русских под рукой верховного
правителя.
Поэзия – не служанка идеологии, но иногда она
начинает прислуживать, сама того не понимая.
Герои и героини античной истории появляются в
современных текстах именно в силу того, что
маленький лирический герой выращивается в
тепличных условиях художества – и достигает
небывалой величины.
Вот доказательство – впрочем, от противного:
В глазах
Средь бела дня
Увидеть можно
звезды.
Но порой
В них отражается
Твоя судьба,
Такая,
Какой она
Быть может,
Если ты
На краткий миг
Ослабишь силу воли.
Если не ослаблять силу воли, в глазах средь бела
дня можно увидеть кремлевские звезды.
Лирик Хусаинов – при всей его тонкости – наделен
некоей нереализованной мощью. Он искренен –
больше, пожалуй, в проговорках. И за каким
поворотом ждет его переход на эпическую стезю?
***
Андрей Юдин, возможно, никогда не будет
мастером.
Хотя уже сейчас он умеет в стихах многое.
Его пейзажи конкретной жизни, его выходы в
историю и возвращения обратно в отчий дом.
Юдин больше, чем другие, зависит от житейских
обстоятельств, которые мешают ему жить стихом.
О, я не знал, какая мне цена!
Неразделенная печаль меня достойна.
На скате жизни громче тишина.
Спокойно даже то, что неспокойно.
И одиночество светлее на двоих
В заторе ледяном сердец чужих.
И небо синее становится синее,
Морщинки памяти - яснее,
Пока на замерзающей земле
Несут любовь в запазушном тепле.
Здесь – ключ, но тот,
который не только открывает, но и закрывает.
Любовь в запазушном тепле. Скорее всего, – под
угрозой. Хотя, на первый взгляд, эти нежные стихи
– за то, чтобы чувства длились и длились.
И еще цитата:
Взмывают круто на ветру
Жизнь износившие былинки.
Я против ветра в поле пру.
Иль ветер стихнет, иль умру
Я сам на этом поединке.
А облака плывут, как плыли...
И те же скважины, свищи
В миниатюрные смерчи
Закручивают кучки пыли.
Смотри - ударит о земь небо...
И я, и ты сойдем на нет,
Как чередующийся свет.
Тот, что - то есть, то нет, как не был.
Или-или тут может означать и-и.
Этот чередующийся свет – стало быть, то
оживляющий, то убивающий – так похож на
аршиновский Господен свет, и так сходен по
яркости на дневное звездное сияние у Хусаинова,
что невольно задумываешься о… месте.
Имеется в виду место жительства.
Культурные взаимовлияния – это как магнитные
линии или, точнее, электромагнитные колебания.
Стиль жизни в конкретной географической точке
помогает (или мешает) осмысливать мироздание.
Восприятие быта-бытия (накрепко срослись они в
нынешней русской поэзии) зависит, конечно, и от
солнечной активности. Но я вижу, что у трех поэтов
есть нечто общее метафизически. Малое
пространство стиха все трое стремятся поместить
в большое, межзвездное. Наверное, так наблюдается
с уфимских холмов. Хотя наблюдает каждый
отдельно.
Что касается школы… Да бог с ней! Я не очень
уверен, что в следующую антологию, если она будет,
Айдар Хусаинов включит Аршинова и Юдина. А вот в
онтологию он их не может не включить.
|