_ _|__  в кабинет             | ||               
                     |       ___                  | ||               
           _|___            |_|_|        _|___    |_||               
              |             | | |           |     | ||               
                            |_|_|                 | ||               
                  ____             осмотреться    |_||               
                    |                  ---->      | \ \              
__________________________________________________|__________________
                                                                     

 

Запись девятнадцатая (пятидесят первая): ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ  АВГУСТА

БОЧКОТАРА НОН-СТОП

В поисках жанра

Не успеваю проверить цитаты. Выдаю чужие слова за свои.
Тексты Аксенова уже давно растащены на цитаты. Разворованы. Усвоены. Освоены.
В “Крутом маршруте” его матери Евгении Гинзбург - тоже не проверил, но так помню - есть эпизод: героиня в тюрьме вспоминает сына Ваську, который перед сном просит: “Мама, укрой меня платочком”.
Первое мовистское произведение будущего классика антисоветской (по духу) литературы.
В когдатошней “Юности”, посвященной юбилею Валентина Катаева, Аксенов описывал советского классика, кажется так: с фонариками в глазах...
Валентин Петрович, к которому в Переделкино нагрянула банда молодых писателей, кричит в дом: “Эстер, приехали мовисты!”...
Я читал это в отрочестве - и каждое слово казалось паролем.
Надо сказать, что в какие-то там шестисемидесятые годы слово мовизм означало почти что антисоцреализм. Противобетон.
Тем более что партия и правительство в те поры были сильно озабочены нравственным совершеннством советского человека. И считалось, что “Коллеги” вообще-то не образец, а уж подавно герои каких-нибудь “Апельсинов из Марокко”.
Все эти фонарики в глазах и в слоге-стиле всегда кого-нибудь раздражали.
И если теперь коммунисты не правят, но находятся другие раздражающиеся, правоверные, которые раздражаются даже в Америке, где Василий Аксенов профессорствует.

Я увидел ту хитрую машину, которую когда-то мы разломали в баньке. Конструкция была та же в принципе, но только более сложная, более величественная. Машина была в движении, вращались колесе, большие и малые, бесшумно двигались спицы рычаши, скользили по блокам ременные передачи, и только слабо пощелкивала маленькая дощечка.
-Помнишь? - шепотом спросил Дикой.
-Помню, - тоже шепотом ответил я.

Между прочим, героя рассказа зовут, как и отца Аксенова, Павел. Бывший секретарь Казанского горкома партии Павел Аксенов из лагеря вернулся.

Дощечка щелкала, словно отстукивая годы нашей жизни во все ее пределы, а также за пределами, вперед и назад, и неизвестно уже куда катили эти бесшумные колеса...

Это называлось в послеоттепель городская проза, молодежная проза, исповедальная проза...
Сейчас перечитываю - и не понимаю всего этого критического словоблудия. Просто русская проза.
Тут есть какой-то вечночеховский элемент.
Доктор Чехов. Доктор Аксенов.
Моя коллега Илюзя Капкаева рассказывала, что ее мама Неля Закиевна училась в Казанском медицинском вместе с будущим писателем. Когда отмечался тридцатилетний юбилей выпуска, Василь Павлович прислал теплую телеграмму.

Мне стало не по себе.
-Забавная штука, - сказал я насмешливым голосом, чтобы взбодриться. - Для чего все-таки она? А, Дикой?
Я впервые назвал его Диким.
-Просто, Павлуша, для движения, - опять же шепотом ответил он, не отрывая взгляда от колес.

Не помню точно, кто из уфимских библиотекарей мне рассказывал, как прятали книги Василия Аксенова в те годы, когда их из библиотек полагалось изымать. Главлит рассылал такой черный список. Полагалось изъять, уничтожить и составить соответствующий список. Не всем ведь читальным залам спецхран полагался.
Не помню, кто... Но рассказ был такой:
-Еще чего! “Коллег” уничтожать!.. Ну акт мы липовый составили. Я собрала и Аксенова, и “Один день Ивана Денисовича”, завернула в газету, а сверток - на подоконник. И... забыла про него. А тут комиссия. Ладно, за занавеску не заглянули...
Этот писатель в своем движении не совпадал с тем, как ворочалсиь мысли в головах цекистов-чекистов и прочих идеологов.
“Говорил он только то, что думал.
И от слов своих не оступался”...
Говорил и писал.

Течет по России река. Поверх реки плывет Бочкотара, поет. Понизу реки плывут угри кольчатые, изумрудные, вьюны розовые, рыба камбала переливчатая...
Плывет Бочкотара в далекие моря, а путь ее бесконечен.
А в далеких морях на луговом острове ждет Бочкотару в росной траве Хороший Человек, веселый и спокойный.
Он ждет всегда.

Аксенов писал в “Юности” про джаз и Алексея Козлова.
Тоже диссидент от культуры.
Про кактусы, по-моему, и Нани Брегвадзе.
Вот вам и порожняя тара. Плывущая по реке.

Клянусь, мы так не договаривались! Не договаривались мы, что Аксенову будет когда-то 70 лет, а мне где-то около этого...

Это - Анатолий Гладилин в недавних  “Московских новостях”.
Писателем быть трудно, даже если он пишет быстро.
В Советском Союзе писателем было быть почти невозможно, но они были.
Не думайте, что я про Союз писателей говорю.
Я говорю про нашу жизнь, в которой всегда есть потребность в тексте - он также бесконечен. Как житье-бытье человеков. Для моего поколения Аксенов - одно из первых имен.

Не успеваю сверить цитаты. В Европе наводнение. По Влтаве и Эльбе, по рекам и морям плывет затоваренная Бочкотара. Плывет... Куда ж нам плыть?