_ _|__  в кабинет             | ||               
                     |       ___                  | ||               
           _|___            |_|_|        _|___    |_||               
              |             | | |           |     | ||               
                            |_|_|                 | ||               
                  ____             осмотреться    |_||               
                    |                  ---->      | \ \              
__________________________________________________|__________________
                                                                     

 

Запись двадцать шестая (пятьдесят восьмая): ОДИННАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ

С некоторым опозданием попал в мои руки девятый номер "Нового мира" - и я сел и принялся читать. Нет, не роман Ирины Полянской и не рассказы даже Нины Горлановой (очень хорошо относясь к ним обеим и вообще к писательницам земли русской), а статью, почти трактат Александра Неклессы "Трансмутация истории. 11 сентября 2001 года в исторической перспективе и ретроспективе". Сочинение это - сразу и геополитика, и, скажем так, геокультурология. В нем много всякой премудрой терминологии. Например, непонятное для меня слово постсовременность встречается. Встречается, заставляя думать о том, что же эти ученые делают с русским языком. Что делают? Возможно, выводят из него какой-нибудь пострусский.
С моей-то точки зрения, или современно нечто, или уж несовременно. Третьяго родная речь не позволяет.
Ну да мы диссертаций не защищали и даже не писали. Иначе все эти, обильные в последнее время, опусы, где играют с частицами пост или, напротив, прото, вопринимали бы как-то более спокойно.
Ссылки на господина Вебера, конечно, впечатляют.
Но что же после Вебера и все-таки после 11 сентября? Публицисты достойно исполнили свою миссию, напугав цивилизованное человечество перспективой впасть в скором будущем в варварство, приправленное некоторой иррациональной рациональностью, приперченное уже не божественным глаголом, а сатанинским подхохатыванием.
В общем-то и господин Неклесса, при всей премудрости его сочинения, не далеко ушел в своем пессимистическом думанье о судьбах планеты и человечества.
Во-первых, ему кажется, что христианская цивилизация завершается под напором чего-то, что началось в раннюю капиталистическую эру с протестантизма. Во-вторых, А.Н. сильно озабочен поисками структур, тайно правящих миром или претендующих на тайное правление. Таковых в истории и даже в дне нынешнем он находит великое множество. Такое великое, что мне все казалось, что сейчас автор произнесет ожидаемое уже читателем слово "масоны". Но нет, не произносит. Зато говорит о власти транснациональных корпораций. И конечно, таковые имеют надгосудраственную власть и этот менеджмент чрезвычайно опасен.
Ценность работы Александра Неклессы - в научно-публицистической каталогизации все более распространяющихся среди обывателей страхов, в попытке показать происходящую сейчас перестройку общественных групп (изменяются их отношения между собой) и мирового рынка, который перестает быть, по сути, рынком товаров, сырья, рабочей силы, а становится рынком финансово-экономической авторитетности (это моя терминология, но я вывожу ее из того, о чем написал А.Н.).
Кроме того автор "Трансмутации" остро чувствует происходящую гибель традиционной культуры - изменяется и даже отменяется привычный для религиозного сознания набор ценностей. В культуре, продолжим мы, тоже работает рынок, на который представляются (выставляются на продажу) уже не художественные ценности, а брэнды, сработанные под таковые или претендующие на то, чтобы взорвать и заменить все, что может быть ценным, но не всегда продажным.
Сам по себе рынок, возможно, уже исчерпал себя, потому что он предполагает свободу обмена товарами и идеями. Наступает время, когда свобода как таковая превращается в рабство для одних и в произвол других.
Четкие перспективы Александр Неклесса не обозначает. Находя в антиглобализме (даже в культуре антиглобализма) много рационального, он тем не менее остро чувствует ее иррациональный, почти мистический душок. Хотя в работе просматривается некая симметрия между антиглобализмом и глобализмом.
Римский клуб, члены которого раньше других заговорили о глобальных проблемах человечества, таким образом можно тоже рассматривать как некое тайное правительство. И дело только в том, чтобы почувствовать за этой аналитической деятельностью некую злонамеренность. Так сойдутся в некоей перспективе параллельные голобализма и антиглобализма. И точка их пересечения может означать все, что угодно, - взрыв, катастрофу... Даже конец света.

В девятом же номере журнала "Октябрь" - продолжение воспоминаний Дмитрия Бобышева "Я здесь". По их поводу опять хочется говорить о том, что анархизм, кажется, перешел в стадию антиглобализма - в том числе и в культуре. О Бродском Бобышев вспоминает как-то весьма через губу. Читаешь и думаешь, что сейчас обзовет выскочкой.
А так вообще - у кого какая память, у такого такие и воспоминания.

Бахыт Кенжеев, увидев в одной из записей в нашем Окне упоминание о "Воскрешении Лазаря" Владимира Шарова, прислал мне электронное письмо. Ему роман не понравился. Он аргументирует свою точку зрения и интересуется моей. А мне и ответить нечего. В том смысле, что многие наши прозаические творения я теперь вопринимаю... ну как трактат того же Александра Неклессы. Но он ведь не претендует на звание художника, когда строит свою модель мирового развития.
У Шарова мир (трудно сказать, художественный ли - хотя бы концептуально) развивается, с одной стороны, в сторону от Бога, с другой - к нему. Это разноправленное движение, грозящее разрывом, и описывается в романе. И потому роман такой разноплановый, причем, вопрос еще - насколько эти планы соединяются, то есть насколько естественно соединяются. Местами это получается интересно, местами - скучно. Не следует прозе конспектировать исторические уроки, а законспектировав, уж лучше не править в торопливых записях ничего.
Шаров и конспектирует, и правит, и Николая Федорова с его национал-социалистической идеей воскрешения мертвых превращает в апостола православия, чего никак не могло и не может быть. Разве что еще один роман сочинить - уже про полоумного служителя Публичной библиотеки...
А вообще, читая "Воскрешение...", я думал еще и о нашей более языческой, чем христианской   культуре памяти. Как пел Высоцкий: "Наши мертвые нас не оставят в беде"... Не мертвые в России хватают живых, а живые никак не могут расстаться с призрачным миром, строители и прорабы которого давно умерли. Отсюда такая склонность к регулярным поворотам в обратную сторону. Реставрация всегда имела у нас больше сторонников, чем реформы. Мы живем заботой о наших мертвых, не в силах извлечь урок из прожитого нашими предками.