_ _|__  в кабинет             | ||               
                     |       ___                  | ||               
           _|___            |_|_|        _|___    |_||               
              |             | | |           |     | ||               
                            |_|_|                 | ||               
                  ____             осмотреться    |_||               
                    |                  ---->      | \ \              
__________________________________________________|__________________
                                                                     

Стыдясь, поспешает в родные пенаты сновидца душа.
Твоя же — давно обрубила канаты, и тем хороша.
Сновидец проснётся и людям расскажет, а ты — никому:
что слаще кусок, если так и не ляжет в земную суму.
Цитирую  подборку стихов Евгении Извариной "Рубец" в "Знамени", 2002,   № 1. Екатеринбургская поэтесса - автор нашего сетевого журнала (загляните в Гостиную!), но, тем не менее, читаю эту публикацию в сети, я ощутил что-то совершенно новое. Так отформатировать стихийное бедствие нельзя по заказу! Так переводить в слова и образы свою и чужую жизни - и перевести! - это художественное самосожжение и всесожжение.
Пребывание на земле —
прибавление Богу лиц.
Отпечаток стопы в золе.
Вот оттуда и зола! А след-то чей? Человека? Чтобы как-то да посмотрели вслед?.. Иль Господа?
Для меня, читающего, разницы почти никакой, ведь и человек у Евгении Извариной старается-тужится стать Богом, но срывается и летит (с торца!), и погибает.
Погибать - высшее предназначение. Потому что - и любовь гибельна.
Несмотря на требования лирической героини к тому, кого могла бы полюбить.
На требования, сводящиеся в общем-то к одному, - жить.
Поминалный костер, трагически-веселая тризна, жизнь до смерти - и даже после. Недостигнутая цель - слаще достигнутой, непрожитая жизнь - жизненнее прожитой.
Почти хоровод, почти перепляс - пройти кругом вокруг огня, в котором сгорает - уже сгорела - жизнь, прокричать под перестук каблуков, прошептать, провыть, проплакать...
Далее — просто утрата,
даром что — спорщик, бретёр...
То ли — по свечке на брата,
прежде чем обе — в костёр?
   То ли — смолистая пена
    брызжет, шипит береста?..
    ...Далее — просто подмена.
    Калька с пустого листа.
Мне, признаться, не нравитя последняя строка. Какая может быть калька? Какой лист? Откуда? От бретёра?
Или, может быть, я, читая, придумывая иную стихию, чем поэтесса, слагая-выпевая?
Фольклористика-хороводность тут, конечно, странная. В том смысле, что швы - не результат шитья, а итог хирургии. Оттуда и рубец.
Но кто же говорит, что эдакая "песельность" может гарантировать компенсацию (иную, чем вербальная), спасти и сохранить душу так, что хирургия не понадобится? Но полагаю, что скальпель держит тот, кто умеет его держать крепко. Скорее всего, автор. Евгения Изварина, при всей смертельной тоске героини, использует очень живые ритмы. Выходит, что смертельная тоска - по жизни.
Ее следующий цикл (то есть после утрат) - приобретения.