_ _|__  в кабинет             | ||               
                     |       ___                  | ||               
           _|___            |_|_|        _|___    |_||               
              |             | | |           |     | ||               
                            |_|_|                 | ||               
                  ____             осмотреться    |_||               
                    |                  ---->      | \ \              
__________________________________________________|__________________
                                                                     

Буквально вчера прочитал в "Круге чтения" очередную запись Александра Агеева, где он хвалит посмертную подборку Нины Искренко в седьмом номере "Знамени". Подборка, действительно, замечательная. Но мне жаль, что А.А. ничего не сказал о стихах Геннадия Русакова в той же журнальной книжке. Не потому, что я против Искренко, а потому что я вспоминаю один замечательный мультфильм: "Раньше надо было любить!..." Не то чтобы Нина Искренко ушла из жизни непрочитанной. Дело тут в другом. Русаков, несмотря на присужденную ему премию имени Аполлона Григорьева, остается самым известным из неизвестных широкой публике поэтов. Критика его ценит, но о нем не пишет. Читатели, кажется, его почти  забыли (а кого они, неблагодарные, помнят?). Многолетний цикл "Разговоры с богом" у иных снобов уже вызывает усмешку: заговорился, мол... И не замечают они, какие перемены происходят в поэтической системе Русакова от подборки к подборке, не хотят замечать...
Воздавая дань ушедшим, не след замалчивать скромно живущих и много работающих рядом с нами.
Тем более что... Тем более что нынешняя подборка по своей метафизическо-онтологической силе означает новый подъем художнического таланта Геннадия Русакова. Я, не знающий, есть ли бог, учусь у Русакова вере в человеческие предпосылки существования всевышнего. Именно в человеческие. В пейзаже, где заметен каждый лист, сила господня выглядит не подавляющей, а поддерживающей существование ранимой души. Хотя человек изображается Русаковым не обязательно поддакивающим творцу, а пытающимся вести с ним диалог - почти на равных. Будет ли божий суд, не будет ли его - душа в своем развитии заходит в такие тупики, из которых трудно выбраться без внешнего сочувтвия. Бог Русакова - сочувствующий.

Я лист от дерева, я конус нарастанья.
Мне время-бабочка садится на плечо,
смыкает два крыла, два шелковых шатанья,
и кажется, что ей легко и горячо.
Рабочие жуки из самых облигатных,
подкорные клопы, запазушный народ,
гуляют в пиджаках, в штанах тяжело-ватных,
потом стучат кайлом и луб кидают в рот.
Но время-бабочка, и эта ветка света...
И сока плотный бег до рокота в ушах.
И листвинничных мух полет, укус-помета.
И там, над головой, неразличимый шаг...

Тут нет шифра - и, тем не менее, вариантов прочтения множество. Русаковский микроскоп устремляется в космос, не боясь быть, по совместительству, и телескопом. Проза жизни насекомых по пронзительной поэтичности, отправляя (-сь) к Заболоцкому, остается все-таки без параллелей. Кем послана бабочка, хлопаньем своих крыльев отмеряющая время и, возможно, вечность? Случаем? Богом?
Натурфилософ не ищет в мире Пана. Неразличимый шаг над нами ясно слышим художником - он переводится в музыку точных слов.
Природный орган звучит интимно.

Сестра-луна, ты нынче вышла рано.

Тихий голос поэта становится все слышнее, если помнить, что во вселенной значим каждый шепот. Сестра моя - жизнь, сказал Пастернак. Русаков никого не цитирует. Для его наблюдений за одинокой душой, однако, существенен и литературный контекст, и литературная предыстория.
Боюсь на бегу ошибиться. Боюсь в торопях зачитать-зацитировать... Но, говоря о развитии поэзии в ту или иную сторону, рассуждая о постмодернистах да классицистах, или о просто стихотворцах, нельзя забывать Русакова. Будучи вне школ и направлений, он художественными средствами откликается на этику Вернадского и Швейцера, он отликается на собственную жизнь. Его абсолютная идея - в трудности нравственного существования человека. И невозможно сказать, перестает ли она быть четким образом хоть на секунду. Музыкальная размытость фразы, импрессионистичность словесных построений - контуры изображения колеблются в потоках воздуха, - все это и есть достаточность образа. Все графически-изобразительные построения начаты и закончены.
В лице Геннадия Русакова мы имеем значительнейшего русского поэта современности.
И думаю, стихи Нины Искренко или Михаила Синельникова в этой книжке "Знамени"   вовсе не отменяют значительности сделанного Русаковым.
Что касается дискуссии о прозе в том же номере журнала, в которой я принял участие и на которую несколько иронически откликнулся Александр Агеев в той же записи, то полагаю, ars longa... То есть искусство если не вечно, то долго. Стало быть, будет еще случай увидеть явление... И  все-таки лучше синица в руках, чем абстрактный журавль идеала - в небе.