| Запись тридцать вторая:
СЕДЬМОЕ ДЕКАБРЯ В свете
предстоящего завтра десятилетия Беловежского-
кому соглашения, а кому сговора, - зададимся
вопросом, своевременны ли были поминки по
советской литературе, объявленные Виктором
Ерофеевым. Почешем в затылке и скажем себе, что
вопрос не имеет ответа. Литература, меняющая
название и кожу, есть процесс продолжающийся.
Идеологические концепты тут мало что объясняют.
Рядом или не рядом даль социализма, скажет только
история, не имеющая - нет, ну серьезно! -
сослагательного наклонения, а имеющая лишь
изъявительное - причем, весьма язвительное.
Вот, к примеру, "Недвижимость" Андрея Волоса
(книга вышла нынче в издательстве "Вагриус")
- вполне соцреалистический производственный
роман, правда, с уклоном еще и в роман воспитания
(вообще-то воспитать тут никого не удается - ведь
порча нравов есть скорее результат того, что люди
не желают поддаваться правильному воздействию -
жизнь учит их безнравственности).
Советская литература - эдакий реализм без
временных берегов. Основной показатель
советскости - некоторая зашоренность на
одномерно понимаемом добре, у которого то и дело
чешутся кулаки.
И ничего не меняет попытка присобачить к этим
понятиям приставочку анти-. Антисоветская
литература выглядит зеркальным отражением
советской. Ну и кроме того, что понимать под этим
самым анти-?
В повести Ольги Славниковой "Бессмертный"
("Октябрь", 2001, № 6), как и ее романе
"Стрекоза, увеличенная до размеров собаки",
описан процесс двойного умирания - то есть
физическая смерть еще не есть окончательное
исчезновение. Парализованный еще жив, хотя и
отчасти мертв. И подвигом его становится воля к
окончательной смерти... Переход происходит не
потому, что больной таки сумел сплести петельку и
поудобнее приладить ее, а потому, что, готовясь к
самоубийству, он тратит слишком много сил - и
жизнь, наконец, покидает полумертвое тело
окончательно. Воля к жизни как постулат
соцреализма зеркально отражается в этой жажде
окончательного расчета с существованием.
Иронический (или же саркастический?)
подзаголовок "Повесть о настоящем человеке"
- знак того, что в постсоветское время ползти
следует не к жизни, а из, от - нее, не к людям, а - от
них.
Хотя, говоря по-нынешнему, тут все не так
однозначно. На пути к смерти больной, кажется,
снова обретает былую любовь - естественно, в
несколько паралитическом варианте. Потому,
видимо, и переход-то случается в вечную жизнь,
более живую, чем странный способ существования
дочери. Тут повесть оборачивается фельетоном
(как и полагалось по советским канонам) или
плакатом (ну естественно!). Грязные избирательные
технологии, обманутые граждане, жаждущие скорого
- хоть даже и копеечного, - обогащения. Неудавшая
личная жизнь Марины как еще один вариант потерянности
поколения советских отличников... Их былая
социализованность (усердная, старательная)
оборачивается прямо-таки асоциальностью.... И эти
выпали изо всякого гнезда! И все крошки - мимо!..
Парализованная советская литература все вяжет и
ладит петельку, дабы удавиться, а помирать ей,
выходит, от того, что силы жизни иссякли.
Мда, метафора, конечно, выходит у нас интересная.
Но чтобы поминать прошлое, надо бы дождаться
наступления настоящего. А оно, если верить
текущей литературе, застряло в дверях. Все никак
не начнется - хотя, возможно, это и есть начало. В
ожидании Годо можно дождаться кого-то, отдаленно
на него похожего. Или убедиться в том, что ждать
уже некого.
|