в коридор                                         
                      ___                                            
                     |   |                      @                    
                     | R |           \ * /      $  осмотреться       
                     |___|            | |       $                    
                                       $        $                    
_______________________________________$________$____________________

 

 

Александра ЛАВРОВА

Ни слова об Окуджаве

Первый год в Москве начался для нас с коровьего бешенства. На заборах красовались кровавые афиши с белым пятном антирекламы: “А быка спросили?” К кому бы мы с сыном ни приходили в гости, везде шли споры. Взрослые интеллигентные люди говорили не о театральной олимпиаде, водители - не о ценах на бензин, учителя - не о предстоящем первом сентября, а продавцы мяса – не о смертоносной европейской бацилле. Все говорили о том, можно ли позволить проводить на московской земле (в христианской стране) корриду, как Лужков мог позволить, а потом – как мог запретить и кто будет платить неустойку. Животрепещущая коровья проблема обсуждалась на кухнях и в гостиных, а может быть, после нашего ухода - и в спальнях, грозя вызвать гражданскую войну в каждой отдельно взятой семье. Нажмешь на радиокнопку – опять та же шарманка. Давно такого сплочения народа не приходилось наблюдать… Может, коррида – та самая вожделенная национальная идея?

А мы сняли квартиру неподалеку от Арбата и, не стесняясь, с удовольствием каждый вечер ходили по нему гулять. Москвичи говорили: какая гадость, убили Арбат, во что он превратился, убожество, он теперь не для москвичей - для лопухов провинциалов и иностранцев, которых там лохотронят. Видел бы Окуджава… (Как будто бы он не успел увидеть.)

Мы были готовы верить, что Арбат мог быть религией. Это не мешало нам на нынешнем получать удовольствие - было интересно, забавно. И лукавые зазывалы и вовлекалы казались актерами отделенного от нас четвертой стеной представления, такими же, как страшноватый Пушкин со злобноватой дылдой Натальей Николавной, или плоские восточные люди с меню кабака в бумажных руках, или сусальная принцесса Турандот на фонтане, как будто иголку проглотившая. А маршрут наш пролегал к корове. Рядом с кондитерской “Му-му” должен был бы стоять угрюмый мужик с собачкой, но когда-то совершенная с конфеткой ошибка имеет все новые продолжения. Название кафе, например. Или вот, бог весть, какие, гипсовые, что ли, раздутые бока черно-белого пятнистого окраса, которые пытались обхватить ногами многочисленные дети в возрасте от пяти и выше лет. Мой десятилетний сын был среди них далеко не самым старшим. Забраться на корову было нелегко. Опытному статуелазу (позади - покорение страшного животного монумента Церетели в зоопарке) удалось это не сразу. После многочисленных неудачных штурмов он вспомнил про Суворова и смекалку. Обозрев огромную тушу добродушного монстра со стороны, мальчик разработал способы покорения. Сначала попытался, подпрыгнув, уцепиться руками за рога, подтянуться, обнять шею животного ногами и резким круговым рывком оседлать ее. Потом обошел с тыла и, взяв хвост в суровый захват, одновременно оттолкнувшись от земли, взлетел-таки на спину. Полежал, переживая счастливый миг победы, и сел.

А уже через минуту благородно помогал младшим собратьям, объясняя, как действовать, и подавая сверху руку помощи приплясывающим на земле от нетерпения неудачникам, среди которых были и вполне прикинутые чистюли, и оборвыши-попрошайки… В общем, корова была детьми любима, и мы к ней ходили часто, в любое время года и суток, даже когда переехали на юго-запад Москвы. Пока однажды не обнаружили, что она исчезла. А рядом идут какие-то строительные работы. Ну – работы и работы, подумали мы. Закончатся – вернут нашу мумушку.

Когда среди строительных работ возникла фигура, замотанная в полиэтиленовую пленку, еле я сдержалась от озвучивания ехидного сравнения. Было в этой фигуре что-то неприличное – очень уж напоминала член в упаковке. Потом оказалось, что не только мне. Забежавший приятель, жизнерадостный, умный и толстый, пожаловался, что его за аналогичную шутку чуть не прибили продвинутые театральные художники, принимавшие какое-то деятельное участие в обустройстве статуи. И открыл мне инкогнито командора. Оказалось – Булата решили вернуть на Арбат. Хорошо хоть без гитары, подумала я. А то был бы беременный член в упаковке.

В день открытия памятника мы с приятелем сидели и смотрели на часы – ехать - не ехать. Обоим хотелось написать про открытие в газеты и получить гонорары. Оба понимали, что если поедем, может это кончиться нехорошо. В иррациональных тайниках души плескалось раздражение, которое могло привести к безобразному публичному скандалу. Предчувствовались совковые слова представителей власти и медоречивые репортажи, в которых не нашлось бы места возмущенному слову про неэтичное поведение журналистов Л. и С. Так что – ни гонораров, ни славы безобразное поведение не сулило.

Нужны памятники. Кому-то - чтобы себя позарез под Лениным чистить, кому-то - в пьяном виде на Маяковского карабкаться. Статуелазание в России – отнюдь не только детская забава. Или на кого Пильняк залезал в ночи? На Пушкина? Вот и в постъядерном постмосковском пространстве Татьяна Толстая заставила героев изваять деревянного болвана с надписью “Пушкин”. Стоит же на перекрестке маленький Высоцкий, раскинув ручки навстречу потокам машин. Чем Окуджава хуже? Все мы в разных уголках необъятной нашей родины с окуджавовской пластинкой, староарбатскою грустинкой годами прятали шиш в карман. Не спросили Окуджаву? А ведь говорят, человек сам выбирает, где ему родиться – у кого, в какое время, в какой стране. А значит, и на какую улицу вернуться после смерти. Пусть стоит. Вот только корову жалко. Теперь ее точно не вернут. Этот объединявший в акробатическом порыве детей улицы китч не должен компрометировать своим соседством любимого народом барда.

Почему-то не только сыну, но и мне расхотелось ехать гулять по Арбату.

9 Мая мы с приятелем, не сговариваясь, купили по бутылке водки. Сели на кухне играть в карты. Вместе с непьющим по причине нежного возраста моим сыном. Проигравший делал всякие глупости – бегал на четвереньках, мяукал, опускал голову в ванну, наполненную холодной водой. Потом мальчик ушел смотреть телевизор, а мы после каждой рюмки пели военно-патриотические песни. Сразу договорились, что Высоцкого с Окуджавой не берем и ни про чьи дни рождения не вспоминаем. Когда спели и про печурку, и про поляночку, и про праздник со слезами, кажется, все уже спели, мой сын вернулся и вспомнил: “Пули летят, пули… солдаты сидят в окопах. Солдаты читают почту”. Ну и т. д. “Но вообще-то, она не подойдет, - сказал он. – В ней и пули уничтожаются, и письма, и люди”. Нет, сказала я. Нет.

Однажды, когда ты был совсем маленький, а бабушка была жива, ты уже не помнишь, мы с тобой возвращались поздно вечером домой. Шел дождь. Было темно и холодно. Неважно было. Ты спел про эти пули все от начала до конца и очень похоже, чем меня весьма удивил – не любил ведь ты петь никогда. А потом, смеясь, сказал: какая бабушка глупая, слушает эту песню и плачет. Я ей говорю: это не по правде. А она плачет. Я не стала тогда ничего тебе говорить, но долго вспоминала бабушкины рассказы: как ее с новорожденной Любочкой взяли в заложники в Нальчике, заперли в сарай с огромной толпой местных жителей всех возрастов и полов, как ночью город освободили наши солдатики, замок с сарая сбили и убежали. Как все долго боялись выходить, потому что продолжалась стрельба. Как вышли – светало. Было тихо. Вся улица, ведущая к сараю, была покрыта убитыми. Вокруг них ходили уже голодные собаки. Бабушка шла, прижав Любочку к груди, и заглядывала в лица мертвых. Наши были оборванные, худые, низкорослые мальчики. Немцы были высокие, красивые, белокурые, голубоглазые, сытые и тоже мальчики. И она плакала над теми и другими. А потом много лет, по ночам просыпаясь, я слышала, как дедушка кричал на бабушку: “Как ты их можешь жалеть – они враги!” А она плакала и говорила: “Они мальчики. Они сидели в окопах и ждали писем. Наших быстро похоронили, а они еще лежали”. А сейчас бабушка умерла, и никто, никогда, на всем свете, может быть, уже не заплачет, слушая эту песню.

И я спела “Пули летят, пули”. А потом мы хором спели народную любимую песню “Так значит, нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим, одна на всех, мы за ценой не постоим…”